Ночной дозор

– Вы с мистером Манди не так уж сильно отличаетесь, – сказал Дункан.

Фрейзер еще улыбался:

– То есть?

– Это вроде того, о чем говорил Уотлинг. Вы оба считаете, что мир может быть идеальным, правда? Но он хотя бы старается сделать его таким, отвергая дурное. Вместо того… ну, вместо того, чтобы просто сидеть в тюрьме, вот что я хочу сказать.

Улыбка Фрейзера погасла. Он отвел взгляд. Повисло неловкое молчание. Затем Уотлинг подался вперед, будто продолжая разговор, в котором Дункан не участвовал:

– Позволь спросить, Фрейзер: если бы в трибунале тебе сказали…

Сложив руки на груди, Фрейзер слушал и вскоре снова заулыбался – благодушие явно восстановилось.

Дункан подождал и отвернулся. Игроки только что закончили партию в домино. Двое слегка похлопали в ладоши, и один учтиво сказал:

– Лихо сыграно.

Они отдали победителю фунтики с табаком, служившие ставкой, и все трое стали переворачивать «косточки», чтобы перемешать и начать новую партию.

– Давай с нами? – предложили игроки, видя, что парень сидит неприкаянно, однако Дункан помотал головой.

Он раскаивался, что, видимо, обидел Фрейзера. Может, стоит еще подождать, и Фрейзер бросит спорить с Уотлингом и повернется к нему… Но Фрейзер не повернулся; вонь из забитого стока была уже невыносимой. Дункан положил в миску нож с вилкой и кивнул игрокам:

– Пока.

– Пока, Дункан. Гляди…

Слова заглушил крик:

– Эй! Мисс Трагедия! Ку-ку!

Орали Тетушка Ви и пара ее подружек, которых звали Моника и Стелла, – парни чуть постарше Дункана. С сигаретами в зубах они семенили по залу и махали руками. Углядев, что Дункан встал из-за стола, они вопили:

– Ю-ху! Что такое, мисс Трагедия? Разве мы тебе не нравимся?

Дункан задвинул свой стул. Фрейзер бросил раздраженный взгляд, Уотлинг вновь принял чопорный непроницаемый вид. Тетушка Ви, Моника и Стелла присеменили ближе. Едва они поравнялись со столом, Дункан схватил миску и отошел.

– Гляньте-ка, ускакала! – услышал он за спиной голос Моники. – Куда это она так спешит? Что, у нее муженек там, в малиннике?

– Ну что вы, девочки! – сказала Тетушка Ви, пыхая самокруткой. – Она еще в трауре по последнему хахалю. Прям, как надгробная Покорность буквально скалится Печали.[34] Вы же знаете ее историю? Не видали, как она шьет почтальонские сумки? Стежок, стежок, стежок – мелькают белые пальчики, а ночью, дорогуши, она пробирается обратно в цех и все распускает.

Педики просеменили дальше, их голоса угасли. Дункан чувствовал, что покраснел, виновато залился краской от шеи до корней волос. И уж совсем стало скверно, просто до тошноты, когда, оглянувшись, он увидел лицо Фрейзера, на котором читались неловкость, злость и отвращение.

Дункан выскреб из миски остатки еды и вместе с ножом и вилкой ополоснул в чане с холодной немыльной водой, предназначенном для мытья посуды. Он прошел к лестнице и чуть ли не бегом стал подниматься.

Почти сразу Дункан запыхался. От малейшего физического усилия у всех зэков появлялась одышка. На пролете третьей зоны пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Затем на площадке у своей камеры он облокотился на перила, давая сердцу успокоиться. Положив локти на поручень, Дункан смотрел на зал внизу.

На площадке шум от бранчливых голосов, смеха и возгласов слышался тише. Зрелище впечатляло чрезвычайно. Длинный зал под затемненной стеклянной крышей походил на небольшую городскую улицу. На уровне площадки второго этажа была натянута сетка; сквозь марево ячеек, табачного дыма и тусклого искусственного освещения люди казались странными, мертвенно-бледными существами, которым неведом дневной свет, обитателями клетки или аквариума. С высоты была заметнее вся убогость заведения: бетонный пол, блеклые стены, нескладные серые робы с единственной красной кляксой, тошнотной расцветки клеенки на столах… Лишь Фрейзер казался ярким пятном: его белобрысая коротко стриженная голова выделялась среди темных и сивых макушек, он оживленно жестикулировал, тогда как другие сидели сгорбившись, его громкий раскатистый смех – вот как сейчас – был слышен и здесь, наверху.

Он все еще разговаривал с Уотлингом – внимательно слушал собеседника и временами кивал. Дункан знал, что Фрейзер недолюбливает Уотлинга, но готов со всяким говорить часами просто ради самого процесса; его горячность в беседе ничего не означала, он горячился по любому поводу.

«Не место здесь этому Фрейзеру, – сказал мистер Манди, когда они беседовали наедине. – Из такой семьи, да при таких возможностях!» Пребывание Фрейзера в тюрьме он воспринимал как оскорбление другим заключенным. Для него тюрьма – это игра, говорил мистер Манди. Плохо, что Дункану приходится делить с ним камеру, еще нахватается всяких сомнительных идей. Была б возможность, мистер Манди устроил бы Дункана в отдельную камеру.