Ночной фуникулёр. Часть 1

«Ранен, я ранен», — запоздало догадался он и, испугавшись, рванулся и выкатился, наконец, прочь из автомобильного салона наружу. Славик метрах в десяти скреб руками по асфальту: это была агония. Он уже не стрелял… Да и чем? Брошенный автомат валялся метрах в трех от него. Рядом распластался ниц мужик из «Москвича», а второй на четвереньках подползал, волоча за собой автомат … Скреба щелкнул предохранителем «Макарового», который на автопилоте зацепил из-под сидения авто при падении, и дрожащей рукой, ловя дергающую цель несколько раз нажал на курок. Выстрелов он не услышал, только глухое цоканье, как это бывает при пустом магазине. «Осечка?» — испугался он, но увидел, что кавказец дернулся, поймав-таки свинец, и сунулся лицом вниз. Скреба подполз к убитому, перевернул, и, рассмотрев, узнал — Саид, базарный бригадир… «Да чтоб вас, апельсинники хреновы» — истончаясь сознанием, разразился он ругательством и почувствовал, что уплывает в сладкое вишневое облако. «Нет, не сейчас, — взмолился он, — только не сейчас». Он стянул себя внутрь в тугой узел. «Боль? Пусть. Плевать на боль! Плевать на все! Надо идти». Это было громко сказано — идти. Он полз медленно и неуклюже, но уже не ощущал этого, так как постепенно утрачивал представление о времени и пространстве. Его сознание сейчас способно было удерживать лишь выбранный ранее ориентир — кусты у холма, на котором колесо обозрения, — и упрямо побуждать ноги и руки не прекращать движения… Он пересек таки пустынную аллею (странным образом, совершенно безлюдную) и добрался до кустарника. «Все, — вздохнул он, и перевалился на спину, — все…». Как раз в этот момент из-за густой акации вышел некто высокий, и стройный в длиннополом черном распахнутом пальто. Был он очень быстр в движениях, а в руках держал странный молоток с длинной ручкой и искривленными, загнутыми вниз, концами. Через мгновение он уже завис над лежащим навзничь истекающим кровью Скребой и взмахнул рукой… В последний момент тот открыл глаза, и прежде чем железное жало ледоруба вонзилось ему в лобную кость, успел встретиться взглядом с неподвижными черными глазами героя минувшей эпохи молодым красавцем Рамоном Меркадером дель Рио…

* * *

Из дневника Антона Бушуева, 27 мая…

Вчера я был у Гриши. В последний момент отложил встречу с А., хотя уже и протокольная бутылка водки лежала в кармане (С А. без нее, ну, никак). Что-то вдруг нахлынуло — эдакое. Засунул злодейку в стол и пошел. На выходе чуть не зацепился за флуктуирующую ауру Гены Хлобыщинского — этакая метафизическая фигура, растекшаяся взглядом по всем параллельным измерениям. Бедолага…

По пути думал о Грише. Трудно, ох как трудно относиться к незрячим адекватно — все время в чем-то либо не доворачиваешь, либо лишку даешь. А ведь Гриша прочел «Добротолюбие». Кто из зрячих-то прочел? А он от корки, до корки. И кто только перевел такую громаду на язык Брайля? Поразительно просто. Хотя, может быть, он и не читал? Может быть, слушал звукозапись с голоса? Но все равно: кто-то ведь и это сделал? Гриша чистый, он словно только из бани пакибытия (его неологизм). Вообще, мне он кажется немного таинственным (наверное, от того, что непонятен). Он отдельный от мира; весь мир его видит, а он смотрит лишь в собственные глубины и пытается оттуда вообразить, придумать мир. Однако, его характеристики весьма точны. На мой взгляд, из десяти, семь раз они точно попадают в цель. Например, услышал раз проповедь священника В. и сразу достаточно верно описал его характер, отметив духовную силу и глубину. Были, разумеется, и еще примеры…

На остановке возле ДКП на меня долго пялился какой-то мужик, плотно подпирающий стену ларька. Я уж, было, подумал, что он там нарисован. Но мужик вдруг материализовался в пространстве рядом со мной и сходу пропел полублатную частушку. Оценил мою реакцию и тут же сменил репертуар: стал читать стихи. Читал что-то из раннего Мандельштама, потом Клюева, потом что-то еще, незнакомое (может быть свое?), но достаточно серьезное. Закончил, как водится, просьбой дать на пиво. Дал. А что было делать? Но подошел мой авто «11» номер, и я уплыл в голубую даль, а мужик (мне кажется, бывший учитель литературы) остался. Что ж, захлебнет мое пиво и наверняка раскроет свои поэтические объятия новому пассажиру. Се ля ви…