Ночной карнавал

У нее вспотел лоб. Парень завел авто, разогрел мотор и рванул с места.

— Провизию взяли?

— Купим по дороге. Пожуем где хочешь. В любом придорожном трактире. В бистро.

Она закрыла глаза, отдаваясь потоку шороха, шуршания шин о полотно дороги, мельканию фонарного света в ветвях и окнах домов. Они целый час выбирались из Пари на страду. Когда вырвались на простор, парень засвистел песенку: «Как когда-то с моей Лили, как когда-то с моей Лили». Мадлен вздрогнула. Пусть свистит. Мурлычет. Она не вправе ему запретить. Он ее извозчик. Чтобы не заснуть, шоферы грызут в дороге сухари. Они с парнем не припасли сухарей. Значит, она должна развлекать его всякими байками, песнями, баснями, сказками, побрехушками.

О… как же устала она.

У нее не ворочаются губы.

Исцелованные — после сумасшедшей ночи с любимым — другими, чужими, нахальными, зверскими, слюнявыми, птичьими, рыбьими, кислыми, приторными, надменными, дурашливыми, жадными, хлесткими, беззубыми, кусачими, живыми, мертвыми губами — губы, ее алый красивый рот; когда-нибудь произнесет он последнее слово, и слово это будет: ЛЮ…

Она засыпает. Так укачивает в машине. Магистраль вьется утомительным серпантином. Украшение на ель. Это Рождество?.. Это Сретенье. Это Святки. Это Водосвятие на Крещенье. Откуда она помнит обычаи Рус? Она вспоминает, как барон проболтался. Он закурил излюбленную сигару, откинулся в кресле. Нога на ногу. Владыкой на нее глядел. «Вы хороши сегодня, Мадлен, необыкновенно. Это от изобилия любовников. Так и должно быть у женщины. Неплохую жизнешку я вам подсуропил.» Она кусала губы. Так. Еще поглумись, хозяин. Подергай куколку за ниточки. Ты ждешь от куколки, чтобы она подобострастно засмеялась, чтобы пококетничала, кося синим глазком. Не дождешься. «Мне надоел ваш любимчик граф. Он заелся и запился. Он зажился. Он ведет себя неучтиво. То, что он хочет убрать с дороги кое-кого, кто и мне мешает, — это мне на руку. Я, пожалуй, дождусь его генеральной уборки. Но потом я задвину куда подальше и этого чистюлю.»

Мадлен вглядывалась в барона. Нет, он не был пьян. Он был трезв и в своем уме. И он рассказывал ей, бабе и болтушке, то, о чем должен был молчать даже на исповеди. «Почему вы хотите это сделать?» — «Потому что я хочу занять его место. Только и всего. Его заговор против Князя — великолепная идея. Я уберу Князя его руками. А затем уберу его. Вам это ведь должно понравиться, Мадлен?.. Мы… как эта знаменитая игрушка из Рус, ну, мат-реш-ка… Ведь граф обидел вас крепко… если не сказать больше?..» — «Скажите больше». — «Он вас убил. Растоптал. А вы не умерли. Вы задрали хвост пистолетом и немедленно…» — «Хватит. Я не желаю больше слушать про себя. Мы же уговорились. А уговор…»

Барон предложил ей сигару. Она разожгла, затянулась и закашлялась.

«Ешьте лучше ананасы, Мадлен. Это ваше прямое дело. Ваш граф будет отомщен. В скором времени. Когда вернется из турне по Эроп. Хитрюга. Путешествует. Скрывается. Надоел ему Пари. Понимаю. Его влекут безбрежные снега Рус. Но и меня они тоже влекут. Рус — лакомый кусочек. И она сейчас лежит на ладошке. Свернуть шею гусям, что держат ее теперь под лапами, под жирными крыльями, — раз плюнуть. И это сделаю я.»

«Пожалуй, вы сделаете все и везде, коли вас послушать. Похвальба — тоже великий грех».

«Я не хвалю себя. Я себя взбадриваю. Мне ведь совершать это все тоже очень непросто. Они оба, и граф и Князь, — мои друзья. Ну, Князь — шапочное знакомство, а граф… — Черкасофф помолчал. — Граф тысячью нитей был связан со мною. С детства. Потом наши пути слегка разошлись».

«И вы слишком сильно натянули нити, прикрепленные к ручкам и ножкам деревянной куколки».

«Язвительная Мадлен. Помолчали бы вы. Я делаю все для блага людей».

«Вы врете. Для своего. И только для своего. Зачем я вам нужна?!»

«Затем, что у вас чудесные синие глаза и длинные ноги».

Больше от него ничего нельзя было добиться.

Да и не требовалось.

Она узнала слишком много для того, чтобы отныне жить, напялив маску спокойствия и радости, под висящим в черной морозной ночи мечом Ориона над головой.

Они ехали до Венециа долго. Машина ломалась по пути, они ее чинили, благо парень оказался расторопным и сведущим. Он лежал под брюхом авто в придорожной грязи. Ковырялся в железяках нещадно. Вливал в дырки и пазы масло. Костерил машинных мастеров. Чертыхался. Божился. Воздевал руки к небу. Наконец, оборачивался к Мадлен с сияющим лицом: «Поехали!»