Ночной карнавал

Иди, сиделка, уже поздно. Я сам покормлю Мадлен; сам поставлю ей градусник. Сам переверну ее с боку на бок. И сам судно под нее подоткну. Мне все дорого в ней. И то человеческое, грязное, чего люди стыдятся, что скрывают и прячут, любо мне. Я буду ее ноги мыть и воду эту пить. А ты, девушка, иди. Хоть ты и хороша. И ты, как истая птичка Пари, уже глядишь на меня во все глаза, взмахивая ресницами, взглядом зовя. Не зови. Уходи. Вас завтра ждать когда, мадмуазель?.. А впрочем, пока она спит, дай я тебя поцелую. Невинно. В щечку. В носик. О, о. Какие губки. Ты клюнула меня сама. Ну так давай я тебе отомщу. Отомстил?.. Задыхаешься?.. А теперь беги. И не приставай ко мне. Ты хорошо пахнешь. Это духи «Шок де Шанель». Я знаю. Ими так любит душиться Мадлен. Я тебя из-за ее духов и поцеловал. А ты-то думала.

Мадлен провалялась в постели три недели.

На такой срок погрузил ее в небытие Шри Гхош.

Когда она проснулась, февраль был уже на исходе.

До чего холодная зима в этом году в Пари. Обычно к концу февраля уже почки лопаются вовсю; листья лезут на свет зелеными наконечниками стрел; продавцы жареных каштанов прекращают греть руки над жаровнями, зато на площади выбегают премиленькие продавщицы ландышей и фиалок и пронзительно, весело, как птицы, кричат: «Купите фиалки!.. Фиалки, господин, для вашей прелестной попутчицы!.. Для вашей любимой девушки, вы же спешите на свидание!..»

Да, об эту пору все в Пари спешат на свидания — чуют весну!.. — и весь Пари, так же как и вся Эроп, глухо гудит в предчувствии Большого Карнавала. Режутся из бумаги и бархата маски. Сколачиваются из деревяшек ходули. Наскоро шьются прекрасные и страшные карнавальные костюмы: кто хочет предстать на Карнавале волшебником, кто — королем, а кто — Демоном, лешим, Дьяволом. Дьявола выпускают на Карнавал, разрешают ему там побыть. С ним обращаются, как со старой собакой: чуть что — пошел вон, в будку!.. под крыльцо… ишь, мельтешит под ногами… Карнавальный Дьявол иногда заходит в булочную напротив памятника Золотой Жанне. Кто такая Золотая Жанна?.. А, это такая древняя героиня Эроп, которую однажды чуть не сожгли на костре. Да сожгли же, говорю я вам!.. А за что?.. За то, что она слышала голоса. Какие голоса?.. Ангельские. Божественные. И они говорили ей: ступай, Жанна, на Карнавал, пляши и веселись вместе со всеми, и поборется за Пари, за короля кто-нибудь другой. Что, мало солдат в Эроп, что ли?!.. Она не послушалась голосов. Она с копьем в руке, в латах, выехала на коне сражаться за свободу Пари. А ее обвинили в предательстве. Осудили. Привязали к столбу. И сожгли. Костер горел не в Пари — в Руане. В Пари видали лишь его отсветы. А после памятник ей, Жанне, из золота отлили. Так она и сидит на золотом коне — в латах, с копьем наперевес, как мужик. Лишь золотые, как у Мадлен, волосы струятся из-под откинутого на спину шлема, ослепительно сияя на Солнце.

И к подножью памятника, к ногам Жанниного коня маленькая девочка в соломенной шляпке с ленточками, завязанными у подбородка, кладет букетик фиалок.

Мадлен выходила на балкон. Пари расстилался перед ней. О, холодно. Ветер с Севера. С Востока. Продувает насквозь. Несет волглые, надутые, как паруса, дырявые тучи, чреватые снегом. Снег. Опять снег. Время Великого Карнавала, и снег. Она стискивает плечи руками, греет ладони дыханьем. Какую маску сошьешь ты себе к Карнавалу, девочка трущоб, прислужка Лурда, завернутая в норки наемница Черкасоффа? Барон приходит каждый день. Приносит гостинцы, подарки. Улыбается со значением. Ждет, когда она окрепнет и снова выбежит на охоту. Ей ничего не говорят. Ей все придется узнать самой, когда…

И граф молчит, как рыба. Она пытается его расспросить — ни гу-гу. Как в рот воды набрал. Только гладит ее по остриженным во время болезни золотым кудрям и целует, целует.

И, когда он ее целует, она произносит про себя: Князь. Князь.

Разыскивал ли он ее?

Скорей всего нет.

Где он сейчас? На рю Делакруа?

— Когда я начну ходить, Куто? Когда мне можно будет гулять одной? Отчего у меня рана? Не скажешь?.. Не хочешь сказать?..

— Это несчастный случай, Мадлен. Ты наткнулась на острый железный штырь… там… в Перигоре. На Празднике Вина. Ты перепила. Ты немного хватила лишку. Ты…

— Не надо говорить больше, Куто. Мне все равно. Когда мне позволят перемещаться свободно?

— Когда доктор разрешит, Мадлен. Уйди с балкона. Ты промерзнешь. Я надеюсь, что ты поправишься к Карнавалу. Сделай себе маску льва. А я буду жрецом льва. Буду тебе молиться.

— Будь лучше охотником и охоться на меня. Это будет более соответствовать истине.

Она ежилась, куталась в пуховый платок и уходила с балкона в тепло.

Инфанта с портрета глядела на нее скорбно и укоризненно. Она укоряла ее… в чем? В слабости? В силе? В надежде?..

Она склоняла голову на подушку, на маленькую шелковую думочку, расшитую бисером, и задремывала.

— Что-то меня все время клонит в сон, Куто. Выключи свет.