Ночной карнавал

О, вот ты где, Люмьер!.. А ну, иди-ка сюда. Этот тур вальса — с тобой. Я уж тебя не отпущу. Помучаю всласть. Затанцую. Что, ножки не шевелятся, кургузый павиан?!.. Давай, давай, работай! Перебирай лапками! Что ты как больной!.. А, вот и ты, старый Лаваль! Я тебя и не приметила. Беру тебя и увлекаю! Крутись!.. И меня крути!.. Забыл, что ли, как ты славно крутил меня там… в номере… в отеле «Итинерэр»?!.. Стыдишься… краской заливаешься!.. как младенчик… Что, стыдно тебе меня?! Меня ж никто не узнает в маске! Зато — ха-ха!.. — все знают, отлично знают мою фигуру! Мою походку! Мою повадку! Мои торчащие, крутые груди! Мои ямочки вот здесь, на спине, у поясницы! Мою родинку тут, на шее!.. Мои золотые волосы, крутые кудри, львиную Царскую шевелюру, золотое руно, — вот оно торчит над маской, вот оно, постыдно известное всем! И шею мою высокую знают! И эти руки, с драгоценными перстнями на пальцах, — с сапфиром и изумрудом, ха!.. — сколько раз ты и все они, все остальные, а их тут целый зал вертится, целовали эти камешки на моих пальчиках, вздыхая, стеная: «Царица!.. Богиня!.. Повелительница!..» Пошел прочь, старикан! Гляди, как на тебя воззрилась твоя супружница! Она передернулась от отвращения! Она прекрасно знает, кто я такая! Да тут все знают, кто такая Львица! И я сдерну маску! Я задыхаюсь в ней! Мне она не нужна! Я Львица и без маски! И вы все — у моих ног! Были и будете!

Она сорвала маску, отшвырнула, танцуя, за спину. Морда тряпичного льва больно ударила по голове длиннолицую даму в робронах, церемонно танцевавшую с кавалером в круто завитом парике. Безумцы. Эроп болеет, Эроп трясется в лихорадке, по Эроп идут волны ужаса и предчувствия грядущей войны, а вы веселитесь, безумные люди, скалитесь, обнимаете друг друга, как обезьяны, прыгаете в поту, как лемуры, украшаете себя висюльками и бирюльками, опьяняете шампанским, возбуждаете сотней немыслимых извращений. Вы спятили! Вы играете в маркизов и королей. Да вся беда, что им, королям и маркизам, тоже рубили головы. Стреляли в них. И кровь у них настоящая. И чувства настоящие. А где ваши чувства, бесчувственные, глупые куклы?!

Дама с лошадиным лицом бросила маску снова в лицо Мадлен, дернула за рукав кавалера в парике, в клетчатом трико Арлекина.

— Это она! Куто! Это она!

Мадлен обернулась. Накинула нитку с маской на шею. Ее вспотевшее румяное лицо сияло.

Какие же вы бледные, господа. Даже танец вас не разгорячил. Что же вы творите друг с другом в постели?! Как трудно, Куто, должно быть, любить холодный утюг. Полумертвую старую лошадь. Ей место на бойне, а не на страстном ложе. Я поздравляю тебя.

— Я поздравляю тебя, Куто, с законным браком. Смотри не осрамись в первую брачную ночь. У графов Эроп всегда было право первой ночи. Гляди все тщательно проверь. Как бы тебя не надули. Не порченый товар подсунули. И ты с ней, с лошадью, осторожней. Сперва в зубы загляни. Не гнилые ли. На все стати посмотри. На бабки, круп, лодыжки, холку. Как бы не пришлось раньше времени звать коновала. Адье, Куто, на этот раз действительно адье!

Мадлен улыбнулась широко и белозубо, сделала графу и застывшей в ужасе новоявленной графине ручкой и унеслась дальше по залу, беспечно следуя указаниям вольно летящей музыки, подхватывая под ручку первого попавшегося толстяка либо юнца, а он, гляди-ка, тоже ее любовник, один из череды, — ну-ка, давай, перебирай ножонками, сучи, прыгай, изгаляйся, ломайся, шевелись, неповоротливая, угрюмая туша! И ты тоже стыдишься меня?! И ты тоже не хочешь танцевать со мной?! Пляши! Пляши, тебе говорят! Такая музыка только раз в жизни бывает! Я покажу тебе, какие надо делать па! Я же показывала тебе их в постели! Неужели ты забыл, мой поросеночек!.. Ведь это же так просто: ножку поднять и… ах, неприлично?! А что прилично в вашем мире?! В вашем гнилом, мерзком, извращенном мире, евшем меня, словно я была жареная курица или пирог со сливами, ну да, вы говорили, что глаза мои похожи на синие сливы, и выплевывавшем косточки далеко в презрительном плевке?!