Ночной карнавал

Поезд трясется. Качается. Оконные стекла — в расписных ледяных узорах. Ледяные георгины; ледяные хризантемы; ледяные астры, папоротники, флоксы. Ледяные колосья колышутся, светятся ледяными зернами в солнечных лучах. Принесите чаю!.. Проводник несет чаю, рука его трясется, крепкий чай, кипяток, выливается на ноги Цесаревне. Ах, Ваше Высочество, простите. Нет, ничего, я отряхнула капли воды. Вы не обожглись?.. Я умею терпеть боль. Улыбка. Обворожительная, милая улыбка, и ямочки на юных щечках.

Мы арестованы. Нас не заковали в цепи — нас связали цепкими взглядами, важными государственными бумагами, наглой ложью, пнули и выбили из-под ног деревянное резное кресло, обитое красным бархатом, с короной и Царскими гербами на спинке, зовущееся троном. И трон покатился по ступеням, и мы глядели, как он катится, как отламываются ножки, летят, разорванные на куски, клочья бархата, трещат, становясь дровами, подлокотники красного, черного, эбенового дерева.

«Куда идет поезд?!»- требуют от нас ответа на станциях люди в черных кожаных куртках, в черных кожаных кепках, надвинутых на седые от мороза брови. Их лица гладко выбриты. У них за ремнями наганы, маузеры. Это оружие устарело. Сейчас есть игрушки пострашнее. Мы молчим. Мы не знаем, куда нас везут. Это знают те, кто приговорил нас.

Ночью, когда мы спим, разыгрываются события. Некто решает отцепить вагон, где мы заключены, и подцепить его к паровозу, идущему на свободный путь — от Урала прямиком до Тихого Океана. Великая дорога свободна. Стрелочники на всех таежных разъездах дадут нам синий свет. А мучителям, палачам — красный.

Бедный некто. Его изловили. Его связали по рукам и ногам настоящими веревками.

Его принесли на носилках показать нам, как дикого зверя, как матерого волка, загнанного собаками на степной охоте. Он лежал весь избитый. Они вымещали на нем злобу свою к нам. Били беспощадно. Разбили все лицо. Глаза заплыли. Он был похож на кровавую подушку. Я наклонилась и обтерла его сочащееся кровью, вздувшееся лицо батистовым носовым платком. Он благодарно посмотрел на меня и беззвучно, губами, сказал: «Спасибо, Святая».