Ночной магазинчик

– Нельзя, – отрезал Сеня. – Понимаю, что тебе сейчас погано, но ты сильная, так что сможешь пройти все до конца, иначе никакого толка не будет, если начнешь заливать глаза. Что было потом?

– Потом? – припоминая, я терла лоб. – Мама. Она все время плакала. Отец, на котором лица не было. Больница.

– Врачи что говорили?

Я честно силилась вспомнить хоть что-то.

– Не знаю. Врачи говорили с родителями, а после того, как я выписалась, в нашей семье на эту тему вообще не разговаривали, будто ничего и не было.

– Видимо, тебе все же от него досталось, только ты этого не хочешь вспомнить, – размышлял Сеня, пожевывая сигарету. – Вот твое тело помнит. Черт, я не очень силен в этом. Короче, твое подсознание знает то, что сделал с тобой этот урод. Поэтому ты до сих пор шарахаешься от мужиков.

– Но врачи сказали, что меня не насиловали.

– Это ничего не значит. Они могли сказать это только твоим родителям, а те решили ничего тебе не говорить.

– Зря я отказалась от гипноза, – вздохнула я, решив, что в ближайшие дни подамся к гипнотизеру.

– Не торопись. Подумай сначала. Может тебе будет лучше так, как сейчас? Вдруг ты не справишься с тем, что тебе предстоит вспомнить?

– Не думаю, что будет хуже, чем сейчас. Я хочу знать, что со мной произошло и почему это так влияет на мою жизнь, – со всем убеждением, на которое была сейчас способна, проговорила я. Но убеждала я больше себя, чем собеседника.

– Дело твое, – примерившись, Сеня закинул в мусорную корзину изжеванную сигарету. – Вот возненавидишь после этого всех мужиков чохом и начнешь мстить. Мало нам тут одного маньяка, так еще и маньячка появится.

В магазинчике хлопнула дверь – вошел поздний покупатель.

– За себя можешь быть спокоен. Тебя я, точно, пощажу, – шатаясь, я поднялась, опираясь о стол и чувствуя, что ноги не слушаются меня. – Пойду я пожалуй… Поздно уже.

– Подожди, – вскочил Сеня. – Без меня никуда не уходи. Я сейчас освобожусь и провожу тебя. Ладно?

– А магазин? Разве тебе можно оставлять его?

– Закрою на технический перерыв.

Я кивнула и, успокоенный Сеня, ушел обслуживать покупателя.

Неисповедимы пути Господни. Только вместо убыточного ателье появился магазинчик со странным названием «У короны», меня словно магнитом тянуло сюда. А что в нем было такого особенного? Ассортимент тот же, что и везде. Ну, уютный. Ну, продавцы, хорошие знакомые. Нет, тут дело было в другом. По-видимому, в моей судьбе магазинчик имел свое особое предназначение. Ведь не в кабинете психолога-специалиста, я вспомнила события десятилетней давности, а в подсобке «Короны», в компании незнакомого мне парня, распивая с ним коньяк. Разве не слушал бы меня с таким же вниманием психиатр, не произнес бы мне те же самые слова, что и Сеня: «подумай хорошенько, надо ли тебе знать то, что от тебя так долго прятала твоя память. А если решила посмотреть своему страху в лицо, то иди до конца». Я так и сделаю. Я посмотрю своему страху в его мерзкое лицо. У меня хватит на это мужества, я знаю.

Я вышла из подсобки через служебный вход, через железную дверь в конце маленького коридорчика, и направилась в сторону проулка. Я шла к заброшенному дому, и стук моих шпилек оглашал ночные притихшие улицы. Свернув во дворы я подумала, что ни прежде, ни сейчас у меня не возникало никакого желания пройтись по ним просто так, а ведь такое желание, хоть раз, да должно было появиться у того, кто вырос здесь.

В этих дворах я росла и играла со своими сверстниками. А на этой скамейке, сколько себя помню, сидела баба Нюра. Грузная, с седыми кудряшками, она знала все про всех в этом и соседних дворах. Как ей это удавалось, не сходя со своей скамейки? Сегодняшнюю потребность в сериалах, заменяли тогда сплетни и сладострастное копание в чужой жизни, чтобы только отвлечься от своей, может быть не такой бурной и интересной, а может быть более спокойной и сложившейся. Мне казалось, что она никогда не покидает своего места у подъезда. Кода бы я ни вышла во двор, в школу или возвращалась вечером из кино, а потом из института, баба Нюра обязательно сидела на своей скамейке: летом в цветастом халате и домашних тапочках. Зимой темно-зеленом пальто с черным вытертым воротником из искусственного меха и в сапогах, что застегивались на молнии спереди. Голову ее покрывал неизменный серый оренбургский платок.

Мы носились по дворам, играя в войнушку, «казаки-разбойники» и прятки. Иногда начинали враждовать против соседнего двора, и тогда никто из нас не смел заходить на чужую территорию. В разросшихся кустах акации, срочно создавался «штаб», где мы шепотом обсуждали пути, которыми проникнем на «вражескую территорию», чтобы найти «ихний штаб». За игрой, как правило, забывалась причина нашей ссоры.