Ночной поезд

— Дайте, — задумчиво ответил стрелочник. — Но скажите, пожалуйста, с чего ему здесь проходить?

— Не знаю, не спрашивал. Это не мое дело, — сказал господин Фотиаде и наклонился, чтобы положить косточки на перрон. — Мое дело — обеспечить ему зеленую улицу. Кто знает, может, другой путь не в порядке, и он делает крюк... На! Пойди сюда, пес!

Мишка вытянул шею, обнюхал косточки и подвинул их лапой.

— Видишь, от меня не берет! — озабоченно прошептал господин Фотиаде.

— Сейчас съест, — сказал стрелочник. — Мишка! Видите? Уже ест.

— Какая у него голова большая! — заметил господин Фотиаде. Он поднял рюмку: — Ну, твое здоровье!

— За вас, господин начальник, будьте здоровы и ни о чем не беспокойтесь. Да черт с ним, с этим поездом, а то мы только про него и разговариваем!

— Коли он того заслуживает... почему и не поговорить? — улыбнулся господин Фотиаде. — Я возьму еще кусочек.

— Возьмите грудку, господин начальник.

— Нет, ты это брось, сам возьми грудку, а то ты почти ничего не ел, а мне дай пупок.

— Ни в коем случае! — запротестовал стрелочник. — Вы же знаете, я не люблю белое мясо.

— В самом деле, не любишь, — вспомнил господин Фотиаде. — Тогда я возьму грудку, а ты возьми... да вроде ты и пупок не любишь. Ты что же вообще-то ел, дружище?

— Крылышки, господин начальник, — ответил стрелочник. — Изо всей курицы я только крылышки люблю.

— Самые хорошие куски ты не любишь, — с упреком сказал господин Фотиаде, стараясь не капнуть соусом на стол. Он переложил грудку из кастрюли на тарелку и на несколько мгновений застыл, ее разглядывая. — Я не верующий, — сказал он, отыскивая ощупью вилку, — но всякий раз, когда вижу подобные чудеса, явленные человеку, я говорю... все же ведь... что-то, наверно, есть...

Стрелочник не счел нужным отвечать. Он взглянул на светофор около своей будки — там горел зеленый свет.

— В детстве, когда был маленький, — продолжал господин Фотиаде, кладя хлебные кубики в тарелку, — я больше всего любил воскресенье. Мама резала курицу, этакую большую и рыжую — не знаю, знакома ли тебе эта порода Род-Айленд, чудо-курица, — и все утро, с девяти до одиннадцати, дом полнился запахом супа, а с одиннадцати до часу, когда вареную курицу обжаривали, — запахом жаркого. В час или чуть позже садились за стол... мама вносила кастрюлю... это был торжественное действо... все эти запахи... печеный перец... отец первым брал грудку... и ты чувствовал, что это праздник. Увы, нынче этот обычай утрачен... едят на ходу... исчез праздник...

— Все бы хорошо, господин начальник, — сказал стрелочник, разливая в рюмки, — только вывеску мы так и не покрасили.

— Что-что? — переспросил господин Фотиаде. — Вывеску? Да ну ее, эту вывеску. — Он слегка промокнул салфеткой уголки рта и взял со стола рюмку. — Никто не умел так готовить суп, как моя матушка. Там, где я служил начальником станции, была женщина, работящая немка — бывают такие: румяные, дома от горшков не отходят. По воскресеньям просил ее варить мне суп. Не могу сказать, чтобы у нее не получалось, но такого, как у мамы... — Он выпил и слегка откинулся назад, правая рука у него покоилась на животе. — И воскресенья больше не были воскресеньями, — продолжал он с некоторым усилием. — И то сказать, по воскресеньям в поездах народу бывало меньше, и если я выходил на площадь перед вокзалом, то видел, как гуляли две-три пары, но знаешь, это были не те прекрасные городские гулянья, на которые ходят людей посмотреть и себя показать; нет, здесь люди куда-то спешили, то и дело оглядывались, одна-две пары пересекали полотно, направляясь в лес... И когда вечером возвращались, то шли так же быстро, даже чудно было на них смотреть — будто возвращались с работы. А после того как проходил экспресс, и делать-то мне особенно было нечего.

— И экспресс останавливался? — спросил стрелочник.

— Останавливался, но кто выходил? Зимой — несколько туристов — покататься на лыжах. И садились они же. По ночам шли товарные, но эти все одинаковые. До часа-двух мы играли в карты с диспетчером, потом я шел спать.

Стрелочник зажег сигарету.

— А когда проходил состав?

— Состав проходил редко, — ответил господин Фотиаде. — Примерно по три-четыре раза в году. Помню, однажды прошел весной, в апреле, когда расцветает чертополох. Другой раз — на Крещение, в снежные заносы, я два дня чистил полотно. А тут, три года назад глядь — в октябре прошел.

— Господин начальник, — стрелочник улыбнулся, — скажите прямо: когда проезжал состав, вы ведь не спали?

— Мог и спать, если было желание, — возразил начальник. — Я диспетчера оставлял. Не важно, кто стоит на перроне.

— Но вам не хотелось спать, вы выходили на перрон, — настаивал стрелочник.

— Да, не спал, — признался господин Фотиаде. — И диспетчер тоже выходил. Мы оба смотрели.

— И что вы видели? — все так же улыбаясь, расспрашивал стрелочник.

Господин Фотиаде ответил не сразу. Он глубже уселся в шезлонг и вздохнул. Прикрыв глаза, будто засыпая, он глядел на стрелочника.