Ночной поезд

— Что может быть? — сказал господин Фотиаде. — Ничего.

— Он придет?

— Разумеется, — ответил господин Фотиаде. — Я же сказал, что придет, значит придет.

— А я услышал звонок и думаю: ну — все, прощай, состав не придет.

— Такого не бывает, — сказал господин Фотиаде. — Маршрут, наверное, устанавливается заранее. Проверяется каждая станция, каждый полустанок, весь личный состав по ходу маршрута, чтобы не возникло никакой проблемы. Этот поезд не везде проходит.

Большими уверенными шагами господин Фотиаде вернулся в свою комнату и открыл шкаф.

— Господин начальник, — сказал стрелочник, присаживаясь на краешек кровати, — если поезд здесь проходит, это значит, как сказать... значит, нам доверяют.

— Разумеется, — согласился господин Фотиаде. — Если бы было известно, к примеру, что ты любишь выпить, не видать бы тебе этого поезда как своих ушей.

— Что же, господин начальник, разве я люблю выпить?!

— Нет, вот я как раз и говорю: если бы ты любил выпить, это было бы известно, и его бы здесь не пустили.

— Сколько я пью, так он может хоть каждый день проходить, — сказал стрелочник.

— Он пройдет сегодня, завтра и в четверг, — сказал господин Фотиаде. — Так мне соообщили.

— Всего три дня? — удивился стрелочник и тихо добавил: — Вы, может, чего сделали, почему он всего три дня проследует...

— Пока и трех дней достаточно, — сказал господин Фотиаде, натягивая форменные брюки. — Он и там ходил не чаще.

— Стало быть, господин начальник, коли он три дня подряд ходит, надо полагать, мы можем гордиться, а?

— Можем, но не зазнаваться. Он больше за весь год, возможно, и не появится. Ладно, отправляйся в свою будку. Уже половина третьего. Как линия?

— Свободна, как же иначе?

— Закрой ее, откроешь, когда я скажу, — распорядился господин Фотиаде. Голос его стал немного жестче.

— Иду, — сказал стрелочник и вышел.

На улице было душно. Он свистнул Мишку, и собака появилась из темного зала ожидания. Двинулся по тропинке. Через несколько шагов ударил ботинком пустую консервную банку. Наклонился и отбросил ее в бурьян. Войдя в сторожку, зажег лампу и вытащил из-под кровати фонарь. Закопченное стекло было засижено мухами. Он попытался вытереть его снаружи, но грязь не отходила. И он бросил. В темноте, да на такой скорости, сам черт не разглядит, каков его фонарь. Лишь бы было видно, что зажжен.

Потом вышел на крыльцо. После вчерашней жары небо заволокло  тучами и вдали за речкой огнем вспыхивали зарницы. В бочажке за сторожкой что-то плеснулось — рыба или утка. Он спустился вниз и направился к стрелке, установленной на главной линии. Протянул руку,  ухватился за рукоять и потянул вниз. Послышался скрежет железа. Побеги пустырника между шпалами маневренной линии вздрогнули. На  такой-то скорости этот состав мог бы врезаться прямо в дощатый сарай. Стрелочник дернул рукоять вверх, и стрелки снова придвинулись к главной линии. Затем он отправился к сигнальному рычагу и поставил красный круг перед фонарем. Таково желание бедняги начальника. Хочет сам дать составу зеленый свет. Начальник всегда начальник. Стрелочник вернулся в сторожку и взглянул на большой будильник, тикающий на окне. Оставалось еще семнадцать минут. Он вынул из портсигара сигарету и вышел на улицу. На вокзале горели все огни — начальник зажег свет и в зале ожидания, и в сарае. Как на Рождество, когда ждут колядующих. Если они приходили — семь километров по рытвинам и ухабам из-за каких-нибудь десяти — пятнадцати леев и стопки цуйки идти не стоило.

Звякнул телефон.

— Сию минуту, господин начальник, — сказал он, взявши трубку. Вернулся на линию и поднял рычаг: в фонаре снова появился зеленый круг. Путь свободен. Теперь состав может идти.

Он сел на ступеньки. Расстегнул верхнюю пуговицу рубахи и отер голову платком. Начался дождь. Пускай пройдет за эту ночь, а завтра нужно покрасить вывеску. Из поезда название станции не прочтешь. И все равно надо покрасить. Лягушка прыгнула к его ногам и исчезла в траве. Начальнику нравятся лягушки. И ему, Симиону, тоже, но меньше. Завтра пойду к болоту и поймаю. То есть не завтра, завтра, если поезд в самом деле пахнет розами, как сказал начальник, зарежу еще одну курицу. При воспоминании о начальнике он улыбнулся. Большой выдумщик этот начальник. Надо же, поезд с розами...

Мишка, лежавший рядом, вдруг сел, навострил уши и тихонько зарычал.

— Ты чего? — удивился стрелочник. И взглянул на полотно. Должно быть, заяц. Когда Мишка был помоложе, то летом гонял зайцев. Иногда брал, а иногда нет. Теперь они хоть через его хвост будут прыгать, он не пошевелится. Бедняга растолстел, шерсть вылезает.

Мишка вскочил на ноги и зарычал громче. Встал и стрелочник. Может, на полотне волк. Ничего не видать, только рядом сверкают прямые полоски рельсов, но и они теряются, уходя в темноту.