Ночной садовник

– Я бы задала тебе тот же вопрос, но ответ мне и так известен. У тебя в кармане лежат письма…

– Вы знаете про письма?

Констанция отмахнулась:

– Ну, что там в них, я не знаю, не беспокойся. Я видела, как ты запоем их читаешь, когда думаешь, что никто тебя не видит. Но в этом доме никто и никогда на самом деле не остаётся в одиночестве! – Она посмотрела на крону, распростёртую над крышей. – Я не уезжаю отсюда по той же причине, что и ты. И уеду не раньше, чем ты сожжёшь свои письма…

Молли прикрыла карман с конвертами ладонью:

– Ни за что!

Констанция улыбнулась:

– Вот именно. Если нас лишить дерева, лишить его даров, больше у нас ничего не останется в этом мире. – Констанция откинулась на спинку и на этот раз взяла чай обеими руками, чтобы чашка не звенела о блюдце. Отпила глоток. – По-моему, лёгкая лихорадка – недорогая плата за такую щедрость. Ты не согласна?

– Согласна, мэм.

На этом разговор был окончен. Молли присела в поклоне и вернулась в дом. Она закрыла за собой дверь в кухню и села. Внутри узлом собрался ужас. Она сунула руку в карман и вытащила письма, полученные от дерева. На всех конвертах были разводы от морской воды. Всё тот же мелкий почерк. Почерк её матери. До боли знакомый почерк. А если всё‐таки письма писала не мама? Если слова в письмах были выведены не родителями, а волшебной силой дерева? Силой дерева, которое питается людьми и поэтому держит их рядом?!

Молли достала письмо из конверта. Оно заканчивалось, как и все другие: родители обещали скоро вернуться и давали указание: «Никуда не уезжайте». Молли прочитала эти слова вслух, но в этот раз они не отозвались маминым голосом в голове. Вместо него она услышала далёкий, гулкий голос, больше похожий на завывание ветра.

Сама не понимая, что делает, Молли подошла к печке. Нагнулась, открыла чугунную дверку. Лицо обдало горячей волной. Угли ещё были красными. Молли пробежалась пальцами по стопке конвертов. Дрожащими губами она произнесла:

– Прощайте, – и бросила конверты в печь.

С полными слёз глазами она смотрела, как пламя охватывает уголки конвертов, уничтожает бумагу…

– Нет! – выкрикнула она и выхватила конверты из огня, обжигая руки.

Сбила пламя о фартук. С одной стороны конверты успели обгореть, но сами письма почти не пострадали. Она успела спасти их. Зажмурившись, Молли прижала пачку к груди.

– Простите, простите меня… – всхлипнула она, сама не понимая, с кем разговаривает.

С улицы донёсся грохот. Быстро засунув письма в карман, Молли вскочила и бросилась к дверям.

– Это вы, мэм? – спросила она, открывая дверь.

Ответа не последовало. Молли кинулась в сад.

– Мэм? Где вы, мэм?

На земле валялись осколки. Тележка была перевёрнута. А сама миссис Виндзор без движения лежала на земле. Молли обхватила хозяйку за плечи, затрясла:

– Что с вами, мэм? Что случилось?

Тело Констанции было совершенно ледяным, глаза у неё закатились. Чёрные губы приоткрылись, но уловить дыхание Молли не могла.

– Кип! Мистер Виндзор! – закричала Молли. – Помогите! Помогите кто‐нибудь!

34 Ящерицы и пиявки

Молли зашла в спальню хозяйки.

– Вот, доктор, я принесла ещё воды.

В руках она держала что‐то вроде бурдюка для вина, сделанного из каучука. В ёмкости был кипяток, обжигавший руки.

– Положи ей в ноги, – велел доктор.

Констанция Виндзор лежала в кровати, мечась по подушке и бормоча что‐то невнятное. Молли приблизилась к ней и откинула десяток одеял, которыми укрыли хозяйку, чтобы согреть. Прикасаться к её ногам, худым, влажным, ледяным, было неприятно. Молли сунула грелку под ноги Констанции, укрыла их и подоткнула одеяла под перину.

– Конни, моя милая Конни… – причитал Бертран Виндзор, стоя у дальней стены и заламывая руки.

Взлохмаченные волосы, седая щетина – с тех пор как его жена упала в саду, прошло двое суток. И все двое суток он не отходил от её постели.

Доктор Крюк измерял голову пациентки чем‐то вроде огромного пинцета.

– Кажется, всё в пределах нормы… – бормотал он себе под нос, сверяясь с табличкой, лежавшей на прикроватном столике.

Золотое пенсне сползло на самый кончик носа, поэтому, чтобы увидеть человека, ему приходилось наклонять голову целиком. Но на Молли он всё равно не смотрел. Доктор открыл кожаный саквояж, достал медную трубку, узкий конец которой вставил себе в ухо, а широкий приложил к грудной клетке Констанции Виндзор. Несколько секунд послушал. Хмыкнул.

– Интересно… очень интересно…

Бертран отошёл от стены.

– Ч-ч‐что это значит, доктор? – спросил он.

Крюк достал из жилета записную книжечку, сверился с часами и произвёл какую‐то запись. При этом вслух прокомментировал:

– Сердцебиение и движение глазных яблок позволяют мне считать, что ваша жена не спит. Она находится в так называемом эфирном состоянии – состоянии между сном и бодрствованием. Назовём это пролонгированным сомнамбулизмом.

Лицо доктора сделалось довольным.

– Да, именно так! Очень подходящий термин. – И доктор быстро сделал ещё одну запись в блокнотике, радостно посмеиваясь. – Крюк, старина, да академики, когда это услышат…

– И конечно, есть лекарство… – добавил Бертран тоном, подразумевающим вопрос.