Ночной смотрящий

— Уйдешь отсюда? Знаю, уйдешь. Только ведь ты, глупый, еще где-то набедокуришь. Оставайся лучше с нами. Чем плохо? За кормежкой бегать не надо, люди хорошие, Андрюха про тебя в газете пропишет…

Вервольф занервничал, чуть приподнял шерсть на загривке и покосился на Лузгина.

— Не хочешь? — удивился Сеня. — Зря. Пусть узнают о тебе, глядишь, приедут ученые, придумают чего. Ведь зоологи искавши тебя в прошлом годе — а?..

В воздухе между Сеней и вервольфом что-то повисло. Лузгин ощутил это почти физически.

— Не понял, — сказал человек оборотню. Буднично сказал, но на самом деле его интонации маскировали очень серьезное напряжение. — Вот не понял я тебя, милок.

— Расскажи! — не удержался Лузгин.

— Я не понял, — Сеня удрученно помотал головой.

— А что ты видел? Он тебе картинку показал?

— Дай закурить.

— Ты же не… На, бери.

— Я, милок, до сорока лет смоливши, — сказал Сеня, прикуривая и несмело затягиваясь. — Кхе! А потом в завязку. Кхе! Яшкины, Витька с Юркой, на спор бросали, на ящик водки, и от жадности теперь не курят. А я просто бабе своей наказавши — увидишь с папироской, бей смертным боем… Ха! Кхе. А она ж у меня дама крепкая. И научила, как не курить. Коромысло до сих пор за сараем валяется, треснувши.

— Странные московские зоологи, — вывел собеседника на тему Лузгин. — Медленные, будто примороженные. Днями больше спали, а ночью шастали по лесу. К тебе не обращались…

— Это Яшкины наплели? Ой, навравши-то. Приходили ко мне эти двое. Как не прийти. Лучше меня никто тут леса не знает. И, понимаешь, милок… Вот не показались они мне. А я, если человек не понравивши… Бояться начинаю, что не уберегу его, случись беда. У нас вроде и не тайга какая, а всякое может быть. Ну, я и того. К Муромскому их пославши.

— …и он тоже не пришел в восторг.

— Кхе! — Сеня бросил под ноги окурок и аккуратно затоптал. — Ну да. Он их когда за Горелый Бор завезши, потом и говорит — убрались нелюди. Только он, понимаешь, милок, решил, что ребята… — тут Сеня ощутимо понизил голос, — из КГБ. А я думаю — не-а. Хуже дело.

Лузгин оглянулся на вервольфа. Тот сидел, поедал желтыми глазами столб и по-прежнему топорщил шерсть.

— Ты, милок, никому не говори, — в очередной раз попросил Сеня. — Особенно нашим.

— Как тебе поклясться? Типа крест на пузе желтым фломастером? Предположим, я обещаю всячески охранять твое право на конфиденциальность в рамках Закона о печати. То есть, допустим, если ты мне сообщишь нечто важное, до того важное, что я как честный журналист буду просто обязан это рассказать людям, — никаких ссылок на тебя. Нормально?

Сеня задумчиво притих, осознавая услышанное.

— Ты же собираешься выдать такое, во что все равно никто не поверит, — напророчил Лузгин. — Никто вообще. Зашишевским я не разболтаю, зуб даю.

Сеня посмотрел на вервольфа, тот фыркнул и отвернулся.

— Ну и контакт у вас, — позавидовал Лузгин.

— А думаешь, милок, мне с этого много радости? Если б я хотя понимал, как оно получается… Короче, они его нашодце тогда в лесу. И вроде бы погибши оба.

— Загрыз?

— Конечно. Хотя перепугавши был сильно, толком не помнит ничего. И не люди они. Люди так не могут.

— Как — так?

— А не знаю, милок. Он же не говорит. И картинок никаких я не вижу, ошибши ты. Я… отношение его чую.

Вервольф снова фыркнул, встал и с новыми силами примерился к столбу.

— Вот дурак упорный… — вздохнул Лузгин. — И что с ним делать?

— А пускай тута живет. На пилораме сгодится. Мы ж все старичье, нам трудно уже. Доски-то плевое дело, с бревнами плохо. Тот же Муромский до чего бугай, а в прошлом месяце как за сердце схвативши…

— Я думаю — сейчас что?

— А проводим, чтобы не скучал. Все одно до кузни не допрет.

— Шел бы ты спать, дядь Сень. Тебе на работу с утра.

— А мне уж скоро доить, я бабе-то не позволяю, у нее рука не та. Всем хороша баба, а вот доить — ну не та рука.

Вервольф поднатужился, громко пукнул и, звякая цепями, поволок столб к Крестам.

Лузгин последовал за ним, Сеня попросил еще сигарету и пристроился рядом.

«Значит, когда он говорил, что убивал человека в самом начале, — вот что имелось в виду, — думал Лузгин о вервольфе. — Те «зоологи» для него не люди. Итак, какая складывается картина? Отчасти прав Муромский, бредовая. Но попробуем во все поверить. Выключить критику, оставить голую логику. Значит: в городе и окрестностях творится дурное. Кто-то нападает на людей, они исчезают без вести, по дорогам ночью лазают странные персонажи. Население запугано, милиция ведет себя неадекватно: будто знает о проблеме, но не может ее решить и старается удержать контроль над городом доступными средствами — зажимая информацию и давя народ. А оборотень ко всему этому бардаку не причастен, на его совести одни домашние животные. Максимум, чего он мог натворить — лишнего шороху навести. За самим оборотнем охотятся нелюди в человеческом обличье. Двоих он загрыз…»