Ночной театр

– Ангел сказал, что возможности его ограничены. Каждый из них обладает особыми способностями. Да, ангелы могут творить то, что мы называем чудесами, но лишь совместными усилиями, вчетвером или впятером. Он предложил отправить нас обратно, но предупредил, что наши раны исцелить не сможет: плоть человеческая не в его власти. Нам придется вернуться вот в таком виде. Все мои надежды разбились. Как же нам быть? Снова истечь кровью и умереть? Пролить наши жизни в грязь? Тогда ангел сказал, что поможет нам только в одном: сделает так, что мы на какое-то время останемся мертвецами. Даст нам отсрочку, мы будем такими, какими явились к вам, – то есть обескровленными, – но лишь одну земную ночь, не более. Нужно, чтобы наши раны зашили, пока все спят. На рассвете кровь вновь потечет в наших жилах.

Можете себе представить, сагиб, что я подумал, когда услышал это. Предложение и без того казалось мне безнадежным, но у ангела были и другие условия. Он несколько раз повторил, что предлагает нам нечто абсолютно недозволенное. Видимо, ангелов тоже могут наказать, и наш навлек на себя опасность уж тем одним, что захотел помочь нам. Он сообщил, что власть его распространяется на одну-единственную маленькую деревню – вот эту самую. И он не может допустить, чтобы слухи о нашем плане просочились за ее пределы. Никто из ангелов не должен нас видеть. Мы не имеем права уйти из деревни. А если попытаемся, тут же упадем замертво, и нас снова заберут на тот свет. В наш родной город путь тоже заказан: мы никогда уже не увидим родных. Но мы же хотим жить? Значит, придется смириться с условиями, что связали нас по рукам и ногам.

Но я скорее откушу себе язык, чем произнесу хоть одно злое слово в адрес ангела. Не поймите неправильно, мы очень ему благодарны, и я ни в чем его не виню. Он сделал для нас что мог. И все-таки очутиться здесь после заката, зная, что на исходе ночи мы снова умрем… я подумал, что ничего из этого не получится. Однако ангел сказал, что в этой деревне живет искуснейший врач.

У хирурга опустились руки.

– Ангел говорил обо мне? Ваш ангел имел в виду именно меня?

Получается, предчувствия ему не соврали? Волосы на затылке у него встали дыбом, по лицу и шее потекли новые струйки пота. Хирург сделал вид, будто расправляет плечи, покрутил головой туда-сюда, поднял лицо к потолку, чтобы никто не заметил охватившей его слабости.

Серый оштукатуренный потолок был совершенно пуст, лишь посередине торчала железная петля. Снизу, в тенях от ламп, петля походила на глаз, одно-единственное зловещее око на землистом лице. Сейчас это неестественное клише хирургу даже понравилось. Почему бы и нет? Глаза могут примерещиться всюду. Даже в раскаленных немигающих лампах. Оценивают, запоминают. Что, если это и правда испытание, но не веры его, а врачебного мастерства? Что надеется разглядеть этот экзаменатор? И спустят ли потом с небес диплом, подтверждающий его способности? И какие способности?

– Да, сагиб. Он потому нам это и предложил. Не будь вас, он бы даже не заикнулся. Ангел велел нам тщательно все обдумать. Мы можем отказаться, но едва ли еще нам представится такая возможность. И мы согласились.

Пришла пора перевязать и по очереди отрезать каждый из сосудов, выходивших из селезенки. Тут важно ничего не упустить. Нельзя обманываться тем, что крови нет. Единственный неперевязанный сосуд – и конец: утром жизнь хлынет из него вон, как из открытого крана. А переполнявшие хирурга вопросы подождут.

Он лигировал сосуды, освободил селезенку, вынул из брюшной полости и положил на поднос. Мальчик приподнял голову, силясь разглядеть, что происходит, но отец уложил его обратно на стол и прикрыл ему глаза ладонью. Хирург осмотрел печень, желудок, кишечник, сосуды. Убедившись, насколько возможно, что нож убийцы их не затронул, хирург взял с подноса длинную тонкую полосу рифленой резины, одним концом вставил в брюшную полость – туда, где была селезенка, – а другой вывел наружу: если утром сосуды начнут кровить, это позволит осушить кровь, пояснил он.

Потом один за другим сшил слои плоти. Закончив и перевязав рану, прикрыл простыней лежавшие на подносе сгустки крови и селезенку, чтобы никого не пугать. Во время операции мальчик не произнес ни слова, теперь же занервничал: ему явно хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

– Можешь сесть, но только не слишком резко. Швы тонкие, сейчас ты их не чувствуешь, но если будешь бегать, разойдутся. И повязку не трогай, а то запачкаешь.

Мальчик слушал вполуха, но отец его кивал.

Хирург начал было перечислять аптекарю инструменты, которые следовало простерилизовать немедленно, но, взглянув на нее, осекся. Всю операцию она молчала, но лицо ее, прикрытое зеленой хирургической маской, было бледным, как луна.

Семь

Дожидавшаяся в коридоре жена учителя порывисто обняла сына и покрыла поцелуями. Впервые за вечер их отчаяние отступило. Хирург отвернулся, гадая, не зря ли в своем оптимизме обнадежил мертвецов. Ведь теперь их ожидания только возрастут. И кто знает, какие осложнения начнутся у мальчика утром?