Ночной театр

Хирург завязал узелок под ребром учителя и сделал два надреза ножницами. Выудил кусок ткани, растянул между пальцами, повернул к свету. На стенке одного из сосудов – видимо, артерии – был надрез, как раз в том месте, где, скорее всего, и прошло лезвие ножа. Надрез был крошечный, но при определенных условиях и этого бы хватило, чтобы кровь залила всю грудную клетку. Хирург поворачивал ткань и так, и этак, разглядывал аккуратный квадратик в бликах света, пока не убедился, что действительно зашил смертельную рану. Поискал в душе хотя бы след облегчения, но не нашел.

На прореху в легком хирург наложил два шва. Нужно будет проделать отверстие в ребрах, чтобы вставить дренажную трубку. Он надрезал кожу вдоль нижнего ребра и углубил разрез, стараясь при этом не повредить диафрагму. Вставил трубку между ребрами и легким, так что внутренний конец оказался в грудной клетке, и петлями прикрепил к коже внешний. Убедившись, что трубка установлена как надо, соединил ребра и зашил мышцы между ними. Настала пора вернуть на место прочие слои грудной клетки – мышцы, соединительную ткань, кожу. Наконец он закончил, приподнял простыню – с левой стороны груди изгибался шов, точно губы, растянутые в жуткой улыбке. Хирург забинтовал его, закрепил лейкопластырем.

Он помог учителю сесть. Их взгляды встретились, и хирург прищурился, отвернулся, прикинувшись, будто осматривает шею мертвеца. Хирург позабыл, куда поставил стеклянную банку, и обшаривал глазами палату, пока учитель не указал ему на каменную полку. Хирург поправил торчавшие из крышки трубочки, чтобы внутренняя часть одной из них уходила под воду, а вторая на дюйм торчала над поверхностью. К внешнему концу погруженной в воду трубки он присоединил гибкую трубку подлиннее, а к той – внешний конец дренажной трубки, расположенной между ребер учителя. Трубки плотно вошли друг в друга. Убедившись, что крышка крепко закрыта, хирург попросил учителя покашлять. В трубку поступил воздух, и вода в банке вспузырилась.

– Носите банку с собой, и смотрите не уроните: она, конечно, прочная, но мало ли что. Да старайтесь не наклонять, чтобы не разлить воду – конец трубки всегда должен быть под водой. В течение часа подносите ко рту эту перчатку и надувайте, как воздушный шар. Под давлением легкое распрямится. У вас в грудной клетке, там, где была кровь, скопился воздух, но как только легкое вернется к обычным размерам, он уйдет.

Перед операцией он не снял наручные часы, и сейчас они подсказали, что уже пятый час утра. До рассвета менее двух часов. И все же за те полтора часа, что они провели в операционной, учитель не задал единственный вопрос, которого боялся хирург. Теперь, спустившись со стола, он наконец спросил:

– Она будет жить?

И хирург ответил единственное, что мог: «Не думаю».

Учитель закрыл лицо руками. Даже сквозь стены комнаты хирург ощущал, как давит на них тяжелое небо и все, что выше.

Двенадцать

Аптекарь прислонилась к двери лечебницы, прислушиваясь, не раздастся ли шуршание колес велосипеда, не вернет ли ночь ей мужа. Сидевший на ступеньках крыльца мальчик разглядывал стоявшую чуть поодаль стопку коробок. Оттуда доносился шорох. Мальчик кинул камешком в коробку, из-под нее выскочила крыса с добычей – комочком ваты – и юркнула в трещину в стене лечебницы.

Мама мальчика сидела на скамье, прижавшись спиной к стене и держа голову очень прямо. Она так и не сняла зеленый хирургический халат, в котором была на операции. Горловина халата была сколота безопасной булавкой; над ней белела толстая повязка.

– Перестань, – не оборачиваясь, велела женщина сыну. – Коробки помнешь.

– Ничего страшного, – вмешалась аптекарь. – Я все равно хотела их выбросить. Пусть играет, если хочет.

Мальчик выбрал коробку из пенопласта.

Аптекарь опустилась возле него на колени.

– Ты ходишь… ходил в школу?

– Да. – Мальчик принялся ковырять ногтем коробку.

– И в каком ты классе?

Мальчик спустился во двор, подобрал в грязи какие-то прутики, вернулся на крыльцо.

– В третьем.

– Надо же, совсем большой! Папа учил тебя?

– Нет, он учит девятые и десятые классы. – Мальчик вставил прутики в дырки, которые проковырял в пенопласте.

– Какой красивый домик! – всплеснула руками аптекарь.

– Это не домик. – Ребенок опустил коробку на пол дном вверх. В окнах и дверях торчали прутики. – Это тюрьма.

Аптекарь изумленно взглянула на маму мальчика – та косилась на поделку сына, потому что из-за тугой повязки не могла повернуть голову. Вид у женщины был покорный и угрюмый.

– Это для тех людей, кто сделал с вами такое? – уточнила аптекарь.

Мальчик ничего не ответил, лишь поправил прутики.

– Плохие люди никогда добром не кончат, – продолжала девушка. – Рано или поздно они получат по заслугам. Я в этом даже не сомневаюсь.

– Это не для них.

– А для кого же?

– Для нас.

Мальчик перевернул коробку и поставил ее так, что дверца смотрела на вход в лечебницу, а стенки были параллельны стенам коридора. Аптекарь невольно потянулась к мальчику, но потом вспомнила, как возмущенно он отпрянул от нее в прошлый раз, и убрала руку.