Ночной театр

Кожа у ребенка была голубоватая, но, в отличие от родителей, он не казался выходцем с того света. Ручки и ножки с тоненькими пальчиками, точеное личико, словно вырезанное рукой мастера, поднаторевшего в этом ремесле благодаря бесчисленным повторениям. Но, как и боялся хирург, лежавший у него на ладонях ребенок не шевелился. Ручки и ножки бессильно висели, глаза и брови не шевелились, ротик замер в зевке, и в горле скопилась жидкость, откашлять которую малыш и не пытался. В любую другую ночь все эти признаки значили бы лишь одно, поскольку земные законы не допускают воскрешения мертвых. Но сегодня все было иначе: смерть становилась предтечей жизни, предвестием дыхания и кровотока. Кто мог знать наверняка? Как ни собирался хирург с духом перед этой минутой, при виде мертворожденного на глазах его навернулись слезы. Отсосать скопившиеся в горле ребенка околоплодные воды было нечем, и сагиб перевернул малыша вверх ногами, похлопал по попке, чтобы из ротика вышла жидкость. Потом вытер ребенка и передал отцу.

Учитель принял обмякшее тельце в шершавой зеленой простыне и поднес младенца к лицу жены.

– Это девочка, – сказал он. Оба глядели сокрушенно, словно сам облик смерти пугал их не менее, чем сама смерть. Наверное, по-своему они были правы, поскольку теперь хирург понимал: никто не в силах обещать чудес ни на том, ни на этом свете, разве что в очень редких случаях, и признаки смерти не проступают без веской на то причины. Мертвецы обнимали, целовали синюшного младенца и, кажется, молились, хоть и непонятно, кому – то ли мудрому и милосердному богу, то ли мудрому и милосердному его чиновнику.

Хирург уже не помнил, когда молился в последний раз. Когда всю жизнь провел без молитвы, не так-то просто подобрать слова. Он неслышно пробормотал: надеюсь, малыш не мертв, а просто еще не родился, но с зарей в нем потечет кровь, утренний воздух наполнит легкие, и ребенок издаст свой первый крик. Одной рукой учитель прижимал к себе невесомое тельце дочери, а другой гладил по щеке жену, и кто знает, за кого он тревожился больше, за первую или за вторую.

Хирург отвернулся: пусть себе молятся и плачут спокойно. Он отошел к операционному столу, удалил из утробы обескровленную плаценту и аккуратно зашил все, что разделил скальпелем.

Тринадцать

Хирург вышел в коридор и увидел, что аптекарь с мужем выкладывают на скамью содержимое пяти больших сумок. Мужчине удалось раздобыть все, что велели: антибиотики, обезболивающие, успокоительные, бинты и вату, перчатки, иглы, шприцы, нить, катетеры, трубки для внутривенных инфузий, а физраствора он достал даже больше, чем надеялся хирург.

– Кровь я тоже привез, сагиб, – муж аптекаря открыл контейнер со льдом и показал шесть красных пакетиков, на которых блестел иней.

Рубашка его промокла насквозь. Волосы и лицо запылились. Аптекарь смущенно вытерла мужу лоб носовым платком, пытаясь хоть как-то привести его в порядок.

– Я уж боялся, не случилось ли чего, – ответил хирург. – Даже пожалел, что вас послал.

– Нет-нет, сагиб, я цел и невредим. Дорога прошла спокойно. Ах да, и пока не забыл: вот сдача.

Он выудил из кармана несколько купюр. Ростом мужчина был гораздо ниже хирурга, чуть выше собственной жены, и сейчас казался школьником, который вернулся из лавки и возвращает родителям мелочь.

– Оставьте себе.

Муж аптекаря уставился на свою ладонь.

– Не могу. Вы и так добры к нам. Слишком добры.

Слишком добр? Этот человек съездил в город и обратно, на велосипеде и на поезде, глухой ночью, когда весь честной народ спит и лишь сомнительные типы рыщут по улицам. Он вез в кармане крупную сумму, из-за которой на него вполне могли напасть, а потом в одиночку, обливаясь потом, без чьей-либо помощи тащил на себе тяжелую поклажу. И вот теперь отказывается от награды. Слова застряли у хирурга в горле: он так и не сумел выдавить их из себя. Почему ему так трудно благодарить, говорить искренне, может, даже пустить слезу при виде подобного рвения?

Придется довольствоваться деньгами. Левой рукой хирург сжал ладонь мужчины в кулак, а правую положил на голову аптекаря. Молодая пара стояла, точно во время бракосочетания, торжественно потупив головы, как в храме, где священник благословлял их союз. Всей душой хирург желал им не ведать зла, страданий и мук. Он был бы рад даровать им здоровье, мир и процветание. Он знал, что это не в его власти, однако же благословлял их от всего сердца, мысленно посылая им все, что мог и чего не мог даровать.

– Вы, наверное, устали. Идите домой.

– Нет, сагиб. До рассвета считаные минуты, – возразила аптекарь. – Мы побудем с вами.

И правда, ночь была на исходе. Темнота на востоке понемногу светлела. На краю ночи затеплились первые искры зари. Птицы уже проснулись; с деревьев доносился щебет и карканье. В деревне тихонько звенели колокольчики на шеях коров.

– Я вам сделала чай, сагиб. Крепкий-прекрепкий.

Хирург силился улыбнуться, но то, что ему предстояло, было слишком тяжело.

– Налейте мне чашечку, выпью чуть позже.