Ночной театр

И вот наконец показалось гнездо. Мальчик так торопился, что едва его не проглядел. Яйца выпустили своих насельников в мир. Снаружи скорлупа была зеленой в крапинку, внутри – белой, точно слоновая кость. В гнезде копошились голые птенцы. Ветки царапали их лишенные перьев бока, пытаясь предупредить: вы уже не в утробе, смотрите по сторонам, будьте осторожны. Но птенцы еще были слепы, их лиловые веки пока не открылись. Мальчик забрался на ветку. Тонкая, но его выдержит. Зажав в руке обрывок газеты, он потянулся к гнезду.

И увидел ворону. Не обращая на него никакого внимания, птица порхнула мимо самых его пальцев и уселась на край гнезда. Услышав это, птенцы подобрались, раскрыли клювы, вытянули шеи. Мальчик убрал руку. Небеса разверзлись, из клюва матери в гнездо упала личинка. Птенцы принялись клевать, качая головами и перебирая лапками. А мальчик просто сидел на ветке и любовался ими: большего ему было уже не надо. Каждый из птенцов казался ему чудом: уничтожить его можно одним взмахом скальпеля, а вот создать такое не хватит и тысячи швов.

Тут нависшее над деревом облако уплыло прочь, унося с собой и тень. Солнце уставило на гнездо свое недреманное око. Листва потемнела, испуганно заголосила. Огонь обуглил ее, обнажил сокровенные прожилки. В них таились узоры жизни, излучавшие невиданное сияние. Гнездо было лишь прикрытием, уловкой, с помощью которой дерево отвлекало внимание мальчика от листьев. Он поспешил прочесть их, чтобы собрать воедино части великой головоломки, но солнце выжгло все.

На голом дереве осталась одна-единственная ветка с гнездом. Мальчик очутился в западне. Некуда поставить ногу. Нет земли, куда можно спрыгнуть. Птенцы в обугленном гнезде ослабли, иссохли, истончились до скелетов, и мать их бросилась на битву с мучителем. Острым клювом ударила солнце, расколола его скорлупу и проглотила каплю его расплавленного желтка. Он обжег ей зоб; глаза вороны вылезли из орбит, крылья затрепетали, как плащ на ветру, на горле открылась страшная рана, которую не зашить никакой нитью. Ворона испустила крик.

Но крик этот был не вороний, а человечий. Крик изумления или боли, может, даже первый крик новорожденного. Дерево, гнездо, ворона, птенцы – все обратилось в пыль, и взгляду снова предстала деревня у подножия холма. А в небе над нею – желтый край древней бессмертной звезды, ползущей вдоль земли.

Четырнадцать

Хирург проснулся неожиданно, точно вдруг наткнулся на стену. Сколько же он проспал? Вряд ли долго – только что солнце было за горизонтом, и вот уже взошло, – но так глубоко, что сейчас чувствовал себя ныряльщиком, который силится выплыть на поверхность. Он дернулся, ударился голенью о скамью, кости пронзила боль, но хирург упрямо поднялся и ощупью побрел вдоль стены.

Коридор казался непривычно длинным. Звуки не умолкали – не то стон, не то плач, да, вот что это такое, пронзительный крик. Кто-то позвал его по имени, кажется, аптекарь. Муж ее стоял, вцепившись в дверной косяк, она пряталась за ним. Хирург завернул за угол, вошел в дальнюю комнату, и едва он показался на пороге, как все стихло.

Он зажмурился, опустил голову, покачал ею туда-сюда, отгоняя тени, застилавшие глаза. Учитель стоял возле своей койки. В глазах его читалось замешательство – а может, испуг; он вытянул перед собой руку, растопырив пальцы, точно отмахивался от сыпавшего в лицо снега. Лежавший на полу мальчик приподнялся на локте. Хирург взглянул на него, и мальчик тут же опустился обратно на матрас, как будто вспомнил, что вставать им запретили.

Женщина тоже стояла. Лицо ее исказила гримаса – но не боли, а гнева; если бы не торчавшая из горла трубка, хирург нипочем не узнал бы свою пациентку. Она оскалилась, стиснула зубы. Не ее ли крик он слышал? Сейчас женщина молчала, но дышала так тяжело, что воздух со свистом выходил из трубки.

В остальном же все трое ничуть не переменились. Не корчились от боли, не хватались за бока. Не теряли сознание, не падали. Кровь не лилась рекой. Малыш в колыбельке лежал так же неподвижно, как в утробе.

Хирург вошел в комнату, и учитель попятился, взмахнул рукой, словно хотел защититься. Сагиб схватил его за запястье. Рука у хирурга онемела, точно ее накачали анестезией, но это были всего лишь остатки сна, текшего по его венам.

– Не двигайтесь, – велел он, пытаясь нащупать пульс на запястье учителя. Отыскал нужное место, сжал.

Но пульса не было.

Хирург выпустил руку учителя, потрогал его шею под самым подбородком. Никаких признаков жизни. Другой рукой хирург пощупал собственное горло, и под пальцами его забился частый сильный пульс.

– Как же так? Ведь уже рассвело. Почему же вы не…

– А вы спросите его, доктор-сагиб, спросите его, – так резко перебила женщина, за всю ночь произнесшая от силы несколько тихих слов, что хирург только диву дался: она ли это?

Ее муж поежился.

– Давайте подождем еще чуть-чуть, сагиб. С минуты на минуту мы…

– Не лги! – гневно прикрикнула на него жена.

Мальчик дернулся от материнского вопля, прижал колени к животу, обхватил их руками.