Ночные гоцы

Через милю они оказались в рощице из семи высоких деревьев и семи деревьев пониже. Это был Обезьяний колодец, находившийся прямо позади его лагеря. По обе стороны дороги валялись куски плит — остатки развалившейся облицовки колодца. Среди ветвей что-то лопотали, пронзительно вскрикивая, серые длиннохвостые обезьяны-лангуры. Место когда-то получило название в честь их предков. Она молча показала на колодец; в трех футах над землей раскачивалась черно-оранжевая голова. Горло кобры было окрашено в золотисто-желтый цвет, а оливково-зеленая, с белыми зигзагами спина терялась среди камней. Полностью раскрыв капюшон, змея следила, как слоны проходят мимо. Когда они миновали ее, Родни оглянулся и увидел, как она развернулась, и как зеленый канат заскользил по пыли. Обезьяны залопотали громче.

Помнил ли он все это? Когда она обращалась к нему «Родни», это означало, что она пытается встать на чужую точку зрения и увидеть все так, как видит он, англичанин.

Он снова кивнул.

— Конечно, Шумитра. И знаете, что мне напомнила это охота? Гобелены в зале для аудиенций.

В тот день сквозь подзорную трубу он увидел сцену на гобелене. Бежала антилопа, следом за ней бежал гепард — а гепард бегает быстрее всех животных на свете. Назвать это настоящей охотой было нельзя, но это было прекрасно. В своей симметрии погоня уже не воспринималась как движение — в памяти Родни остались только застывшие силуэты. Не ужас, а игра в ужас под утренним солнцем; не движение, а уток бега, скользящий по основе земли. Казалось, обе фигуры все еще вышиты в той долине, и антилопа продолжает бежать и продолжает жить.

Он сказал:

— Скоро все кончится. Мне надо возвращаться. После этого в Бховани будет скучновато. Я обязан всем вам, мадам. Не знаю, как благодарить вас.

Она не ответила. Все скоро кончится… На самом деле все уже кончилось — кончилось тогда, когда стали съезжаться на охоту раджи. День за днем они все прибывали, со своими лошадьми, слонами и разукрашенными повозками. С дальнего юга прибыл великий Джамалпур; в востока — раджи Гангоха, Тикри, Гохана, Килои, Мамакхары и Ганешгара; с северного Пятиречья, из Пенджаба — правитель сикхов, повелители Пиллоры и Тарн Тарана; мусульманские навабы Джелалабада и Пуркхи; раджа Лалкота с огромной свитой — ему не пришлось совершать далекое путешествие, потому что Кишанпур и Лалкот разделяла только арендованная территория Бховани; раньше они граничили.[30]

Во времена его отца князьям ни за что бы не позволили устроить такое сборище. Это означало бы, что готовится заговор или война. Но теперь — Компания была сильна, и раджам дозволялось потешить себя большой охотой на тигров.

Рани внезапно сказала:

— Англичане… они все появятся завтра. С вице-губернатором из Агры я уже знакома, и, само собой, с мистером Делламэном. Кажется, я видела и толстого полковника — Бул…эстрода? Остальных я не знаю. Среди них будет генерал-майор из Гондвары. Что он за человек?

Родни рассматривал горку пепла на чируте. Хотел бы он знать, что у нее на уме. Что-то совершенно непредсказуемое — может, лучше этого и не знать. Он решил, что она хочет дать ему возможность за болтовней скрыть свою печаль и подавить чувства. Он ответил легко и небрежно:

— Сэр Гектор Пирс?[31] Он принял командование в Гондваре в прошлом ноябре. На службе Короны. Кажется, пехотный генерал. Ростом как раз вам до колена, мадам, и известен под несколькими прозвищами — Баронет, Наполеон Ничтожный…

— Он хороший генерал?

Он поднял глаза, изумленный тем, с каким почти не скрываемым жаром она задала свой вопрос. Он понятия не имел, какой из Пирса генерал: в Крыму тот, похоже, не сражался, а что касается Индии, то тут он был и вовсе не известен. Он сказал:

— Не знаю. Могу сказать одно — он не так-то прост. Я его видел только однажды. Я как раз муштровал своих людей на плацу в Бховани и даже не знал, что из Гондвары приехал генерал. И вдруг увидел коренастого коротышку, ростом футов пять, в простом коричневом костюме и черном цилиндре. Он стоял на переносной подставке, которую, наверно, его грум всюду таскает за ним. Под мышкой он как саблю держал сложенный зонтик; руку спрятал за отворот сюртука и слегка выставил вперед челюсть — точь в точь как на изображениях Наполеона. Позади стоял грум, придерживая его коня — серого жеребца по меньшей мере шести футов в холке. Несколько моих сипаев, из тех, что были свободны от дежурства, присев перед ним на корточки, робко его рассматривали — и я их не виню. Он не обращал на них никакого внимания. У него было одутловатое лицо, нос крючком и широкая борода. Конечно, я сразу понял, кто это, потому что о нем много острили еще тогда. Мне захотелось засмеяться.

Он повернулся, бросил окурок чируты за парапет и проследил взглядом, как падающий огонек исчез под стеной.