Ночные кошмары

Дирижабль раскачивался, мотался из стороны в сторону, словно игрушечная лодка в потоке лосося, идущего на нерест по горной реке в северной Шотландии. Его экипаж, должно быть, страдал воздушной болезнью, и у них были заняты руки, чтобы не быть выброшенными из корабля. Это в какой-то степени обнадеживало, поскольку никто из нас в самолете, за исключением, возможно, Кентова, был не в состоянии вступать в бой.

Иван что-то пробормотал, и Холмс пояснил:

— Он говорит, что если буря будет продолжатся, то этот воздушный корабль разобьется. Будем надеяться, что так оно и будет и это избавит нас от воздушных боев.

Но цеппелин хотя и казался несколько побитым, его каркас слегка перекосился, пока держался в воздухе. Тем временем наш четырехмоторный «колосс» — малыш по сравнению с немецким воздушным кораблем, развернулся к вражескому судну. Это был сложный маневр. Удивительно, что его вообще удалось исполнить.

— Что этот дурак делает? — возмутился Холмс и снова обратился к Ивану. Затем небо озарила молния, и я увидел, что его лицо стало мертвенно-серым.

— Этот парень еще безумнее, чем пилот нашего предыдущего самолета! — фыркнул он. — Он хочет приземлиться на крышу дирижабля!

— Как он может это сделать? — ахнул я.

— Откуда мне знать, какими приемами он воспользуется, болван ты этакий! — крикнул мой друг. — Какая разница? Что бы он ни сделал, самолет соскользнет с дирижабля, возможно, сломает крылья, и мы разобьемся насмерть!

— Мы можем прыгнуть прямо сейчас! — крикнул я.

— Ну и что же? Окажемся посреди пустыни? — воскликнул он. — Ватсон, мы же англичане!

— Это всего лишь предложение, — пошел я на попятный. — Простите меня. Конечно, мы потерпим. И ни один славянин не скажет, что нам, англичанам, недостает мужества.

Иван снова заговорил, и Холмс перевел мне, о чем речь:

— Он говорит, что полковник, вероятно, самый великий летчик в мире. Он залетит на корму дирижабля и остановит самолет прямо над верхней пулеметной платформой. Как только самолет замрет, мы должны выпрыгнуть наружу. Если мы оступимся или соскользнем с баллона дирижабля, то сможем воспользоваться парашютами. Кентов настоял на том, чтобы взять их с собой, несмотря на протесты Императорского русского Генерального штаба. Если удержимся на куполе, то спустимся по трапу с платформы и поднимемся на борт летающего корабля. А потом Кентов сказал, что, когда мы покинем самолет, мы должны будем…

Мой друг замолчал, и я попытался подтолкнуть его:

— Да, Холмс?

— Убивать! Убивать! Убивать!

— Боже мой! — ужаснулся я. — Какое варварство!

— Да, — согласился Холмс. — Но его надо извинить. Он явно не в своем уме.

Глава 5

СЛЕДУЯ ПРИКАЗАМ, ПЕРЕДАННЫМ через Обренова, мы легли на палубу и ухватились за части фюзеляжа, которые были хорошо закреплены. Самолет нырнул, и мы скользнули вперед, а затем нас резко подбросило, и мы скользнули назад, а затем аэроплан задрал нос, и рев четырех двигателей стал намного выше, и внезапно мы оказались прижатыми к полу. А потом давление исчезло.

Медленно, но слишком быстро для меня, палуба накренилась влево. Это соответствовало планам Кентова. Он посадил самолет вдоль продольной оси, или осевой линии, чуть левее осевой линии дирижабля. Таким образом, вес самолета заставил воздушный корабль крениться влево.

Секунду я не понимал, что происходит. Честно говоря, я был напуган до смерти — онемел от ужаса. Я никогда не позволил бы Холмсу увидеть это, и поэтому я преодолел свое «замороженное состояние», хотя и не скованность и медлительность, вызванные возрастом и недавними трудностями. Я встал и, спотыкаясь, выскользнул через дверь, парашют ударился о мою пятую точку. Мне показалось, что он из свинца. Я растянулся на небольшой платформе на верхней части дирижабля. Я ухватился за нижний конец трубы, образующей ограждение вокруг платформы. Люк, ведущий внутрь дирижабля, уже был открыт, и Кентов оказался внутри дирижабля. Я услышал грохот выстрелов. Сейчас здесь, снаружи, было сравнительно тихо, поскольку Кентов заглушил двигатели аэроплана, как раз перед тем, как те заглохли. Тем не менее ветер завывал, и можно было хорошо расслышать скрип балок конструкции дирижабля, когда его корпус прогибался под весом самолета. Мои уши ужасно заложило, потому что дирижабль устремился к земле под весом гигантского самолета. Самолет также издавал свои собственные, безошибочно узнаваемые звуки, стонал, когда его корпус изгибался, разрывая хлопчатобумажную ткань обшивки корабля. Он все больше и больше соскальзывал влево. Затем раздался громкий треск, и дирижабль подо мной метнулся назад, освобожденный от огромного веса самолета. В тот же миг он взмыл ввысь, и два рывка — чуть в сторону и вверх, едва не вырвали трубу из моих рук.