Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

— Но ведь тебе даже близко к нему не подойти, — сказал я. И раздосадованный тем, что принимаю все эти глупости всерьез, я добавил: — А почему ты, собственно, во всем винишь его? Он поступает так, как поступают все Принцы. Почему ты не обвиняешь девушку за то, что она пошла к нему? Она могла бы отказаться.

— И лишиться крыльев. Или умереть. Нет, у нее не было выбора. Но я сделаю это! — и он с неожиданной яростью ткнул в воображаемые глаза раздвинутыми большим и указательным пальцами. — Подожди, — произнес он, — вот увидишь!

Во дворе появились трое Хрономантов. Они разложили приборы своего союза и зажгли тонкие свечи, чтобы по ним определить, каким может быть завтрашний день. Тошнотворный запах ударил мне в ноздри, и у меня пропала всякая охота разговаривать с Измененным.

— Становится поздно, — сказал я. — Мне нужно отдохнуть. Скоро мне проводить Наблюдение.

— Смотри в оба, — сказал мне Гормон.

5

Ночью у себя в комнате я провел четвертое и последнее Наблюдение за этот день и впервые в жизни обнаружил отклонение. Я не мог объяснить его. Это были какие-то смутные чувства, смесь каких-то звуковых и световых ощущений и еще ощущение того, что я находился в контакте с какой-то огромной массой. Обеспокоенный, я прирос к своим приборам намного дольше обычного, но к концу Наблюдения понял ненамного больше, чем вначале.

А потом я подумал о своих обязанностях.

Наблюдателей с детства учат объявлять тревогу без промедления; если только Наблюдатель решит, что мир в опасности, он должен бить тревогу. Должен ли я сейчас известить Защитников? Четырежды за мою жизнь объявлялась Тревога, и каждый раз она была ошибочной, и каждый из Наблюдателей, повинный в ложной тревоге, был обречен на вызывающую содрогание потерю статуса. У одного вынули мозг и поместили его в хранилище памяти; другой от стыда стал ньютером; третий разбил свои приборы и отправился к бессоюзным; четвертый же, тщетно желая продолжать Наблюдение, постоянно подвергался издевательствам со стороны своих же товарищей. Я не вижу ничего добродетельного в том, чтобы подвергать презрительным насмешкам того, кто поторопился, ибо для Наблюдателя лучше поднять ложную тревогу, чем промолчать. Но таковы обычаи нашего союза, и я вынужден подчиняться им.

Я обдумал положение дел и решил, что не стоит зря сотрясать воздух. Я подумал, что Гормон в этот вечер дал мне много пищи для размышлений. Может быть, это просто была реакция на его разговоры о скором Вторжении. Я не мог заставить себя действовать. Я решил не осложнять свое положение, объявляя поспешную тревогу. Я не очень-то доверяю своим эмоциям.

И я не объявил её.

Взмокший, растерянный, с мятущимся сердцем, я закрыл свою тележку, проглотил таблетку снотворного и погрузился в сон.

Я проснулся на рассвете и бросился к окну, ожидая увидеть на улицах захватчиков. Но все было тихо. Над двором нависла сероватая зимняя дымка, и сонные слуги отдавали распоряжения лениво двигающимся ньютерам. Первое Наблюдение далось мне с трудом, но, к моему облегчению, странность ночи не повторилась. Правда, я помнил о том, что ночью моя чувствительность выше, чем сразу после сна.

Я поел и вышел во двор. Гормон и Эвлуэла были уже там. Она выглядела усталой и подавленной, истощенная ночью, проведенной с Принцем Рама, но я промолчал. Гормон, прислонившийся с пренебрежительным видом к стене, усеянной круглыми ракушками, спросил меня:

— Ну, как твое Наблюдение?

— Ничего.

— Что ты собираешься делать?

— Поброжу по Раму. Вы со мной?

— Конечно, — ответил он. Эвлуэла едва кивнула, и мы, словно туристы, отправились осматривать величественный Рам.

Получилось так, что Гормон стал нашим гидом в этих нагромождениях прошлого Рама и тем самым опроверг свои заверения, что никогда не бывал здесь раньше. Так же, как и любой Летописец, он описывал все, что мы видели, бредя по вьющимся лентой улицам. Перед нашими глазами представали разбросанные уровни всех тысячелетий истории Рама. Мы видели купола энергетических станций Второго Цикла; Колизей, где в неимоверно далекие времена со зверями состязались люди, сами напоминавшие зверей. И среди развалин этого вместилища ужасов Гормон рассказывал нам о дикости тех невероятно далеких времен. Огромные толпы, рассказывал он, приходили посмотреть на это зрелище. Люди выходили на арену обнаженными и безоружными бросались в схватку со зверями, которых называли львами. Это были гигантские волосатые кошки с огромными головами. И когда лев уже бился в агонии, победитель поворачивался к Принцу Рама и просил помиловать его за то преступление, которое он совершил и которое бросило его на арену. Если он дрался хорошо, Принц делал особый жест рукой, и этого человека освобождали. Гормон показал нам этот жест; он поднял вверх большой палец и несколько раз указал им на правое плечо. Но если человек трусил или лев вел себя как достойный соперник, даже получив смертельную рану, Принц делал другой жест, и этого человека отдавали на растерзание другому зверю. И Гормон показал нам и этот жест: из сжатого кулака он высунул средний палец и резко поднял кулак вверх.