Ночные любимцы

— А вы… сами-то… кто? — тихо спросил Бредолюбов.

— Мы — люди. Не бойтесь, не биороботы, не андроиды, не гуманоиды, вы не так поняли. «Люди» как понятие существует; а «человек» как понятие упразднено. Теперь вам ясно?

У Бредолюбова голова пошла кругом, но он сказал:

— Ясно.

— Еще вопросы есть?

— Когда я могу вернуться?

— После обязательной экскурсии и вернетесь, — сухо сказал Вит. — Счастливого пути.

Экскурсия показалась Бредолюбову бесконечной, все достижения науки и техники, знакомые ему по фантастическим романам, все блистательные строения и пейзажи слились у него в сознании в громоздкий калейдоскоп, о котором он хотел знать только — сколько еще всё это продлится? Примерно в середине экскурсии в летательном аппарате встретил он своего начальника, одетого в зелененькое, с бритым, намытым, перекошенным лицом. Как шпионы из теледетектива почему-то притворились они незнакомыми, однако, в качестве пароля обменялись именами.

— Как вас зовут? — спросил начальник.

— Огастес, — отвечал вслух Бредолюбов.

И прошептал:

— Сергей Петрович.

А потом сказал вслух:

— А вас?

— Антон Иванович, — шепнул начальник.

И сказал громко:

— Меня зовут Нор.

И прошептал:

— Меня отправляют в пятый блок. А вас?

— Я возвращаюсь, — сказал вслух Бредолюбов.

Это он спутал, потому что следовало отвечать шепотом. В глазах начальника увидел он слезы.

— Прощайте, — прошептал начальник.

Больше они и вправду никогда не виделись; Бредолюбова вернули в его время, в его государство и в его город после экскурсии.

Однако, всё, обещанное оптимизатором, сбылось как по-писаному, доскональнейшим образом.

Бредолюбов теперь живет в пятикомнатной отдельной квартире, обставленной самоновейшей мебелью, наличествует, в частности, гарнитур со «стенкой», мягкими креслами и так далее; прихожая обклеена финскими обоями, на стене прихожей японские электронные часы, которые приятным женским голосом говорят: «Пятнадцать часов», — а также знают еще ряд слов и словосочетаний, например: «пора», «поспешай», «уже поздно»; в углу прихожей специальная французская лежаночка стоит для собаки; собака у Бредолюбова, конечно, экзотическая, редчайшей породы; Бредолюбов женат; жена его чрезвычайно хороша собой, ухожена и несколько избалована, что не мешает Бредолюбову, находясь слегка подшофе или даже просто так, ни с того ни с сего, на нее ворчать; Бредолюбов теперь на службе сам начальник, поэтому начальников (и милиционеров) не боится; он ездит на охоту, посещает сауну и бассейн, лихо водит машину, освоил и яхту; теперь он частенько бывает за границей, отдыхает на Гавайях и Канарах, ходит на премьеры в самый большой оперный театр города и тому подобное; да и фамилия у него теперь не Бредолюбов, а Любодумов. И фантастики он больше не читает. Он читает только детективы; и читает-то легко: прочел — и забыл.

ЖЕНЩИНА И ЗЕРКАЛО

Дернул нас черт сюда переехать. Жили как люди. И дальше жили бы. Да вот переехали. И стала она в него глядеться. Сначала сказала: «Это историческая ценность». Потом — вообще уже ничего не говорила. Сядет и смотрит.

Переодевалась перед ним, само собой. Красилась. И все вглядывалась, словно наизусть там что хотела выучить. Всматривалась, как мореплаватель в голубую даль. Как баран в новые, извините, ворота.

Как в книжку смотрят, ежели зрение подводит, а очков не имеется. Вопрошающе отчасти. С долею затруднения. Весьма основательно. Но поначалу, поскольку лично я смотрел в телевизор, дело шло сносно. Пересела она — да и все. Раньше рядом сидела. Теперь за спиной. Потом хуже пошло.

Вроде, поменялся у нее цвет волос. Не особенно сильно. Но посветлела. Чем в наше время не удивишь. Затем кудри возникли. Ну, допустим, завилась. Когда только успела. Мне бы насторожиться. А тогда чемпионат мира был. Чего-то чемпионат был мира. По чему-то мировое разыгрывалось первенство. По брутто-нетто или по фу-ты-ну-ты. Неважно. Отвлекся я. Сижу, кричу. Переживаю. Даже сердечные капли принимал. Она сзади. Показалось мне, был момент, когда фоловали, что посмеивается она. Но не до нее мне тогда было.

Вот после чемпионата чаю в один прекрасный вечерок попили да и спать легли. Я еще посмотрел — ночнушка у нее не та. Та была в цветочек хабэ. А эта, как у девочек из телевидения немецкого. Вид очень даже товарный. Я спросил — на какие, мол, шиши? Она улыбается. «А кто его знает?» — говорит. «Кого его?» — спрашиваю. «Да иди ты, Коля!» — отвечает. И отвечает довольно естественно, но при этом руку за будильником тянет, сорочка эта самая, что-то-штадт-палац, с плеча соскальзывает, держи момент, вижу родинку! я ее за плечо, как водится. Уже и засыпал, да на грани сна и стукнуло: а ведь не на том плече родинка-то! Зажег я свет и к ней. «Коля, — говорит, — ты больше у телевизора сиди, забудешь, как и звать-то меня». И так убедила, что поверил и уснул. Утром чуть свет вставать; встаю; а она уже у зеркала.

Хорошо мы, надо сказать, до переезда жили. Вот только с детьми не получилось. Но теперь я думаю, что это к лучшему.