Ночные любимцы

Внезапно пробудившись, Бредолюбов глянул на будильник. Будильник стоял. За окном было совершенно ясное утреннее небо. На ручных часах вместо светящихся цифр темнел безапелляционно серый прямоугольник: сели батарейки, вот незадача, не везет. Стенные часы радостно били раз и показывали пол-первого, — очевидно, дня. Бредолюбов ринулся к телефону в коридор. Телефон был нем. Соседи, судя по всему, отсутствовали. «Проспал», — с ужасом подумал Бредолюбов. За всё время своей безупречной чиновничье-проектной деятельности он не просыпал ни единожды. Кое-как одевшись, не умываясь, не бреясь и не причесываясь, Бредолюбов, ошалелый и голодный, ринулся на службу. Он шмыгнул в метро, подивился, как мало народу на эскалаторе, проскакал эскалатор галопом, вылетел на платформу. На его счастье, из тоннеля возник поезд — почему-то желтый и совершенно пустой. Поезд поглотил Бредолюбова, захлопнул двери и помчался во тьму. «Следующая остановка», — объявил невидимый машинист, — «Светлое Будущее». Бредолюбов этот текст прослушал, мимо ушей пропустил, сидел в полудреме, нахохлившись, у торцевых окон пустого вагона, лихорадочно соображая, как бы ему оправдаться перед начальником КБ? Потому что, к несчастью, стол его находился как раз возле стола начальника, и отсутствие его не могло пройти незамеченным. Бредолюбов очень боялся начальника, не потому, что тот был груб, строг, несправедлив либо плох, но в силу того обстоятельства, что он был начальник и поэтому, не совсем человек. Бредолюбов просто с ума сходил, если начальник, бывало, зайдет в буфет в рабочее время и увидит там пьющего кофе Бредолюбова, хотя ни разу не получил замечания, и начальник делал вид, что сотрудника не заметил, и даже специально отворачивался. Кроме чтения фантастики, у Бредолюбова были еще маленькие слабости, а именно: ужас перед начальником и трепет перед милиционером, хотя было не с чего совершенно, перед законом Бредолюбов был чище агнца, чище юного пионера и даже октябренка, а вот поди ж ты. Впрочем у кого нет маленьких слабостей? И странностей? Только у людей страшных, да и у тех, должно быть, имеются, поскольку всё же, какие ни на есть, а люди, и ничто человеческое им не чуждо, как когда-то дьявол, не к ночи будь помянут, усмехаясь, сказал.

Он уже успел придумать два разных монолога с двумя лживыми версиями своего ужасного опоздания, и уже отверг их и решил: будь что будет! Скажу правду — проспал! Войду с честным небритым виноватым лицом и так и скажу. И сделал такое вот честное лицо в пустом вагоне, и, еще подумавши, каплю обаяния добавил. И только после этого мелькнуло: а где же остановка-то? Может, я станцию проспал? Продремал? Проморгал? Ну, уж теперь-то скоро следующая будет. Но и той не последовало. У Бредолюбова за долгие годы езды на работу внутри как бы образовался таймер, он чувствовал периоды между остановками как хороший музыкант интервалы и мог точно определить, когда должна быть «Площадь Мира», например. Но и ее проскочили.

Бредолюбов заметался по вагону. Он нажимал на кнопку «Экстренная связь с водителем», дергал предполагаемые стоп-краны, кричал около предполагаемых микрофонов. Поезд мчался.

Потеряв всякое представление о времени, дистанциях, соотношениях и интервалах, Бредолюбов сдался. Его охватило такое отупение и равнодушие, что ничто не дрогнуло в нем, когда поезд стал замедлять ход. «Светлое Будущее», — объявил бесстрастно незримый вагоновожатый. — «Поезд дальше не пойдет. Просьба освободить вагоны.»

Двери распахнулись, и Бредолюбов онемевшими ногами шагнул в ослепительно сияющий зеркально-серебряный зал подземки. Дверь за ним захлопнулись, и злосчастный желтый поезд усвистал, чтобы дальше не пойти.

Мимо струились, плыли, шествовали высокие красивые люди. На фоне их нарядной разноцветной массовки Бредолюбов в потертом сером пальтеце, не глаженных брюках и скороходовской обувке выглядел сплошной помаркой, кляксой, распоследним от пивного ларька нищебродом и отчасти даже люмпеном, бомжем и пропойцей с честным, однако, небритым и перекошенным перенесенными волнениями лицом. Этакий старый тинейджер, переросток-недомерок. Разинув рот, Бредолюбов воззрился на обтекавших его красавиц и красавцев.

Первое, что поразило его в них — вид одежды; то есть, не собственно мода, покрой либо яркость красок, но единообразие и состояние отглаженности и новизны; его и в детстве поражали однолетки в идеально отутюженном и первозданно чистом, потому что стоило ему надеть хоть самое архиновенькое, глядишь — через полчаса пятно, а через полтора часа измято, перекручено, а то и прореха налицо. На окружавших его людях одежка сидела как на манекенах либо на манекенщицах, не подкопаешься.