Ночные птицы. Памфлеты

Затем по поручению главного опекунского совета она прибыла в Станислав, откуда недавно ушли венгерские части и вся власть перешла к гитлеровцам. Сразу же после ухода венгерских войск таким же таинственным способом, как и во Львове, была арестована и таинственно исчезла значительная часть интеллигенции Станислава — около двухсот пятидесяти человек. Это были учителя средних школ (вспомните выкрики немецкого офицера в бурсе Абрагамовичей по адресу Кетти Демкив: «Учительница? Марш под стенку!»), инженеры, врачи, агрономы — преимущественно польской национальности. Был среди захваченных и директор госпиталя, известный хирург Ян Кохай, не только не сочувствовавший Советской власти, но, наоборот, совершивший в дни войны поступок, обличающий его как человека, симпатизирующего немцам.

Над советским еще Станиславом советская зенитная артиллерия сбила немецкий самолет. Раненые летчики спустились на парашютах и попали под опеку Яна Кохая. По словам К. Лянцкоронской, он якобы тайно их оперировал и лечил, скрывая это от советских властей, за что позже получил благодарность от командования военно-воздушных сил Германии.

Но и эта бумага не спасла его от последующего ареста.

Стараясь выяснить, как можно помочь заключенным, думая, что Станиславская интеллигенция еще жива, К. Лянцкоронская в январе 1942 года посетила Станиславского прокурора Роттера. Все население называло его «пьяным прокурором». И на этот раз он принял Лянцкоронскую пошатываясь, пьяный. В разговоре он подтвердил то, о чем было известно раньше. Из двух тюрем Станислава только одна подчинялась Роттеру. Другой, большей, всецело ведал шеф Станиславского гестапо Ганс Крюгер. Этот немец наводил ужас на жителей Станислава с первых же дней его появления в городе.

Роттер сообщил Лянцкоронской, что в подвластной ему тюрьме есть всего несколько поляков — уголовных преступников.

«Значит, все политические узники в другой тюрьме?» — спросила Лянцкоронская.

«Какие «все»? Что это значит «все»?» — настороженно спросил Роттер, заметно трезвея.

«Все, которых здесь арестовали после прихода немцев. Прежде всего, двести пятьдесят учителей, инженеров, врачей, адвокатов, которых забрали сразу, а потом длинная вереница тех, которые были арестованы после».

«Много заключенных имеет, наверное, Крюгер, но я сомневаюсь, чтобы он согласился принимать для них продукты».

«Чувствовала,— вспоминает Лянцкоронская,— что прокурор не говорит всего, о чем думает, и понимала, что в связи с его сильным опьянением из него можно вытянуть больше».

«Там, должно быть, огромная тюрьма. Ведь он арестовал несколько сот поляков»,— продолжала Лянцкоронская.

Молчание.

«Там есть очень мало людей»,— проронил наконец Роттер.

«Так вот я вас спрашиваю, господин прокурор, где остальные, где находится вся интеллигенция Станислава?»

Прокурор встал, слегка пошатнулся, оперся о кресло и перегнулся через его спинку.

«Зи зинд алле тот! — выкрикнул он внезапно.— Я, я, тот,— повторил он...— Крюгер хат зи эршос-сен, бевор их камм, оне рехт, оне герихт. Виссен зи вас дас фюр ейнен штаатсанвальд ист?..» (Все они уже мертвы. Да, да, мертвы. Крюгер их расстрелял, прежде чем я прибыл сюда. Самовольно, без суда. Вы знаете, что это значит для прокурора?)

Тем не менее, несмотря на этот истерический вы-крик-признание, прокурор Роттер, старавшийся казаться объективным стражем порядка, охотно вызвался сопровождать польскую аристократку к шефу гестапо и даже по телефону заказал у него водку.

Гестапо помещалось в Станиславе ка улице Билинского, переименованной в Штрассе дер полицай. Когда Лянцкоронская вошла первой в святая святых

Станиславского гестапо, «в другом конце большой ипродолговатой комнаты поднялся из-за стола очень высокий, рано обрюзгший молодой человек лет тридцати— тридцати двух, очень светловолосый. Его большой рот был сильно выдвинут вперед, губы толстые, щеки массивные. Нижняя часть лица была очерчена резче верхней. Его очень бледные, выпуклые, ясно-стальные глаза смотрели через очки без оправы».

Лицом к лицу о палачом

Так выглядел Крюгер во время первого его посещения сотрудницей главного опекунского совета. Вторая их встреча состоялась 25 апреля 1942 года, когда Лянцкоронскую вызвали к шефу гестапо уже не в качестве просительницы, а на допрос. Крюгер считал ее деятельность недопустимой, однако после почти четырехчасового допроса отпустил ее на свободу. 12 мая 1942 года ее все же арестовали, и сам Крюгер сообщил Лянцкоронской, что она поедет в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Несколько удивленный тем, что Лянцкоронская приняла эту весть без особого волнения, Крюгер спросил, что о нем думают в Станиславе.

Услышав уклончивый ответ, Крюгер рассвирепел и потребовал говорить прямо. Ему было ясно, что у арестованной теперь один только путь — на смерть, и он хотел добиться от нее предельной откровенности.

«Вас боятся,— сказала Лянцкоронская.— С вашим именем связывают арест двухсот пятидесяти человек— учителей, инженеров, врачей».

«Попросту — интеллигенции»,— оборвал Крюгер, смеясь и кивая головой.