Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Я подумала, что мы механикам многим обязаны. Их труд тяжелый и изнурительный. Он не ограничен никаким временем, не допускает никаких промахов. Это благодаря им наши самолеты летают, несмотря на громадное перенапряжение и пробоины. Пока летчицы спят, механики залечивают раны машин, проверяют моторы, заменяют износившиеся части. Они всегда под открытым небом, зимой и летом. Их обдувает ветрами, омывает дождями, изнуряет зноем. Несмотря ни на что, механики зимой голыми руками ввинчивают свечи, ставят цилиндры или соединяют, регулируют тяги управления мощностью мотора. Работа ювелирная, в рукавицах ничего не сделаешь. От мороза и ветра распухают и трескаются пальцы, а от бензина и масла они покрываются язвами. Но тяжелее всего сознание лежавшей на них ответственности. Летчица, вылетая, принимает свой самолет из рук механика, а вернувшись, опять отдает его в ее руки. И все знают, что мельчайшая ошибка, малейший недосмотр могут привести к смерти летчиц, к гибели самолета, к поражению в бою.

Постоянная тревога за судьбу своих летчиц привела к тому, что каждая из механиков относится к своему экипажу с какой-то особенной любовью.

– Ну что вы ждете? – с горечью спрашивает Тая. – Идите же!

Мотя Юродьева, уткнувшись в молодую травку, молчит.

У телефона, согнувшись, сидит начальник штаба Ирина Ракобольская и беспрерывно кого-то вызывает, спрашивая о пропавших экипажах.

– Подождите, – сказала нам Ракобольская. – Возможно, придется лететь на поиски.

Рации на По-2 не было. И поэтому невернувшиеся самолеты разыскивались по наземной связи, а то и улетали на поиски наиболее подготовленные экипажи.

Я легла на чехол рядом с Коробейниковой, неподвижно продолжавшей сидеть скрючившись в комочек. Какое-то время молчали, находясь в состоянии полудремы.

– Алло! Алло! – донесся до нас радостный голос Ракобольской. – У вас? Все в порядке? Даже так?.. Спасибо.

Мы настороженно прислушиваемся.

– Слыхали? – крикнула нам начальник штаба. – Олейник с Никитиной успешно произвели фоторазведку и сели у истребителей. За аэрофотоснимки благодарность получили от самого командующего! Прилетят к обеду. Юродьева, – позвала она механика, – немедленно спать! Иди-иди… Выспишься – и встретишь.

И опять Ракобольская названивала, разыскивая теперь уже экипаж Ульяненко, а мы молча ждали…

1 мая 1945 года: последнее задание

«1.05.45 – 3 полета – 4 ч. – 450 кг фугасных; бомбили корабли в Свинемюнде. 1 полет – 2 ч., разведка войск противника».

Темень такая, что кажется, вытяни руку – и не увидишь. А звезд над головой – как из мешка высыпали. Мерцало созвездие Стрельца. Величественно сиял Орион, и, если всмотреться, можно было различить Лебедя, Плеяды. Светили Большая и Малая Медведицы, красовались строгие очертания Кассиопеи.

Мы летим вдоль берега Балтийского моря, направляясь в порт Свинемюнде, что севернее Берлина. На его протянувшихся в море песчаных косах – тысячи гитлеровцев с оружием и боевой техникой. Они до сих пор огрызаются, надеясь найти выход из западни. Бежать по суше немцам уже некуда. Они рассчитывают уйти на кораблях, которые стоят на рейде. Куда уходят? На что надеются?

Когда мы удаляемся от морских портов, отбомбившись по кораблям, мне чудится, что земля, над которой мы пролетаем, вымерла. И от этого становится жутко. Вот так же было в Дейч-Эйлау. Туда должен был перебазироваться наш полк, и мы с Парфеновой полетели узнать, готов ли батальон аэродромного обслуживания (БАО) к его приему. Нас почему-то никто не встретил. Мы отправились на поиски штаба БАО. Пройдя неширокой улицей два квартала, мы вдруг оказались в мертвой зоне разрушенного города. Пейзаж какой-то марсианский – остовы домов дымят, пустынно, дико, ни людей, ни животных. Но вот пошли уцелевшие при бомбежке и артобстреле дома, но кругом ни одной души. Я, конечно, слышала, что жители Восточной Пруссии, поддавшись пропаганде, в панике убегали в центральные районы Германии. Они бросали дома, скот, продовольствие, всякую домашнюю утварь. Но слышать – это одно, а увидеть – это другое. Я все-таки не представляла себе, как это жутко – опустевший город. Великое молчание нависло над ним. В этой тишине было что-то тревожное и безнадежное. Сама пустынность места угнетала. Я вздрагивала от холода, хотя была одета в меховой комбинезон.

Мы уже подходили к расположению батальона, когда из-за поворота аллеи показались коровы. Они шли по аллее, как ходят коровы утром и вечером у нас в России, возвращаясь с пастбища. Но вдруг они помчались с протяжным и жалобным «му-у-у!» к нам. Я испугалась и заметалась: куда спрятаться? Зоя схватила меня за ремень:

– Чудачка!.. Они просят, чтоб их подоили. За помощью к людям бегут.

Коровы надрывно мычали, из вымени сочилось молоко… Где они, их хозяева?