Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

К лету 1943 года она уже летала. И стала хорошим штурманом. Весной она сама привела самолет с убитой летчицей Носаль и отлично приземлилась. Ее считали удачливой. Но удача – капризная штука. В ночь на 1 августа сорок третьего не вернулись с задания четыре экипажа. Видели, как горели три самолета. О четвертом узнали, когда освободили станицу. Четвертый самолет приземлился на пахоту. Немцы бежали к нему, чтобы захватить летчиц живыми.

Бывший тракторист, живущий рядом, видел, как летчицы выпрыгнули из кабин. Озираясь, искали путь к спасению… Немцы же были рядом. Вот-вот их схватят! Одна из летчиц сдернула с головы шлем, по плечам рассыпались светлые волосы.

Это – Ира, поняли мы, у нее были светлые волнистые волосы. Она выхватила из кобуры пистолет, приставила его к виску и – выстрелила. Другая летчица не успела.

А Ира… У нее была свобода выбора. Плен или… Хотела написать «освобождение после войны», но не могу. Она ведь уже испытала наши допросы, проверки после выхода с оккупированной территории и не хотела повторения этого.

Ну а плен? Многие ли выжили? Ведь не выжила Валя Полунина, Ирина летчица. Там же ее и убили.

А Озеркова после пережитого стала молчаливой. И до конца дней своих в упор не видела представительницу Смерша.

Даже спустя десятилетия, когда мы съезжались на встречу в Москву, она ее не замечала…

Ох, как трудно было после неправедного суда, после непонятного ареста инженера разрушить возникшую между нами стену подозрительности, недоверия! На войне нельзя без доверия. Одной храбрости или знаний мало. Нужна еще и вера. Вера в человека, с которым ты воюешь.

Занятые войной, мы не заметили, как подошла осень. А осенью на Кавказе идут затяжные дожди, которые не прекращаются неделями и заливают Терскую долину, точно в дни Всемирного потопа. То, мелкий и тихий, моросит дождь днем и ночью, то он вдруг хлыщет буйным ливнем, неся с гор мутные потоки воды. Множество рек, ручейков, речушек выходят из берегов и заполняют все вокруг грязно-желтым разливом. Легкие ночные заморозки покрывают его тонкой коркой льда, но грязь не затвердевает, а становится густой и вязкой.

Наши шинели и куртки промокали насквозь, сапоги тяжелели от грязи, а волглое белье прилипало, будто сразу после стирки надето. Казалось, что солнце вообще покинуло землю и никогда уже на нее не вернется.

В станице было утомительно тихо. Грызла тоска. И не оттого лишь, что в небе не виделось никакого просвета, а от беспросветности самого хода войны.

Сводки с фронтов были скупы, и мы толком не представляли всего трагизма боев у Сталинграда. Часто, слушая девчат в общежитии, я понимала, что они говорили совсем не о том, о чем думали, а когда становилось невмоготу, затихали. После длительной паузы кто-нибудь произносил неизбежное «да-а», за которым следовал долгий томительный вздох, и снова воцарялось молчание. «Да-а» означало, что ничего тут не выдумаешь. Все ненавидели это тупое, нелепое «да-а», и все-таки оно обязательно каждый раз вырывалось.

Никто из командиров не давал никаких объяснений событиям, произошедшим в полку. Они только отводили глаза в сторону.

Казалось, никогда в прежней жизни люди так не тяготели ко сну, как в эти сырые и серые дни. Кутались в куртки, прижимались к соседям, старались уйти в миражи и небытие. Во сне стонали, всхлипывали. При подъеме не сразу приходили в себя. Брели по грязи на аэродром, распугивая под ногами многочисленных мышей, которых было полным-полно повсюду. Шли на аэродром летать, работать или учиться всему, что потребуется и не потребуется.

Перед новым, 1943 годом командир эскадрильи Татьяна Макарова предложила выпустить специальный номер стенгазеты и подготовить концерт. Девчата с радостью принялись за дело, и скоро газета была готова. Ира Каширина написала несколько шутливых пожеланий, вроде таких:

А Голубевой Оленьке
Быть всегда веселенькой,
Чинить электричество
И иметь поклонников энное количество.

А передовую писали все вместе. Это нас отвлекло от тягостных мыслей.

И вот что там было: