Ночные страхи

Он сделал, что мог, для собственного спокойствия: нашел в расписании поздний поезд, на котором еще успевал к ужину, и телеграфировал о времени прибытия. Он рассчитал, что приедет в имение в начале восьмого. «Даже если ужин подадут поздно, в половине девятого, – размышлял он, – вряд ли со мной что-то случится за час с четвертью». Эту привычку обозначать временные рамки относительной безопасности от неведомых бедствий Хью приобрел еще в школе. «Что бы я ни натворил, – говорил он себе, – они же меня не убьют». Во время войны этот мысленный оберег временно утратил силу: его очень даже могли убить, собственно, для того все и затевалось. Но теперь, когда вновь воцарился мир, защитные свойства его восстановились, и Хью прибегал к нему чаще, чем сам себе в этом признавался. Как ни смешно, он прибегнул к нему и сейчас. Досадно было лишь то, что он прибудет в имение уже в сентябрьских сумерках, ведь составлять впечатление о новом месте предпочтительнее при свете дня.

Два других гостя не разделили желания Хью Кертиса приехать позже. Оба прибыли в Лоуленд как раз к чаю. Приехали по отдельности – Остроп на машине, – но встретились практически на пороге, и каждый втайне подозревал, что другой специально явился пораньше, чтобы пообщаться с хозяином дома наедине.

Но даже если они и имели такие намерения, их надеждам все равно не суждено было бы сбыться. Подошло время чая, в чайнике закипела вода, но Мант по-прежнему не появлялся, и Остроп наконец попросил своего собрата-гостя заварить чай.

– Назначаю вас заместителем хозяина, – сказал он. – Вы хорошо знаете Дика, уж точно лучше, чем я.

И это была правда. Остроп давно хотел познакомиться с Тони Беттишером, который теперь, после смерти некоего Скуарчи, смутно известного Валентину только по имени, занял место старейшего и ближайшего друга Манта. Сам Беттишер был невысоким, темноволосым и коренастым, и его внешний облик никак не указывал ни на свойства его характера, ни на род занятий. Валентин знал, что Беттишер работал в Британском музее, но точно так же мог быть и каким-нибудь биржевым маклером.

– Вы, должно быть, бывали в этом имении во все времена года, – сказал Валентин. – А я здесь осенью впервые. Как тут красиво!

Он выглянул в окно, выходившее на лесистую долину и горизонт, скрытый верхушками деревьев. В саду жгли листья, и запах доносился в дом.

– Да, я здесь достаточно частый гость, – отозвался Беттишер, колдуя над заварочным чайником.

– Насколько я понял из письма, Дик недавно вернулся из-за границы, – сказал Валентин. – Но почему он уехал из Англии в ту редкую пору, когда здесь вполне сносно? Интересно, он ездил для удовольствия или по делу? – Склонив голову набок, он посмотрел на Беттишера с выражением притворного отчаяния.

Беттишер протянул ему чашку с чаем.

– Как я понимаю, он всегда действует по собственным побуждениям.

– Да, но что это за побуждения? – воскликнул Валентин с наигранной досадой. – Конечно, наш Ричард сам себе голова, мы все это знаем. Но у него должны быть какие-то причины. Я не думаю, что ему нравится путешествовать. Это так хлопотно и неудобно. А Дик любит комфорт. Вот почему он берет с собой столько багажа.

– Да? – спросил Беттишер. – Вы ездили вместе?

– Нет, но мой внутренний Шерлок Холмс это установил, – объявил Валентин с победным видом. – Верный Франклин не успел разобрать вещи. Два огромных ящика. И это вы называете личный багаж? – Он произнес эту фразу весьма выразительно, набросившись на слово «личный», точно ястреб на горлицу.

– Возможно, там детские коляски, – предположил Беттишер.

– Вы думаете? Вы считаете, он коллекционирует детские коляски? Это многое объясняет!

– Что объясняет? – спросил Беттишер, ерзая в кресле.

– Его коллекцию, разумеется! – Валентин вскочил на ноги и посмотрел на Беттишера напряженным, серьезным взглядом. – И почему он ее никому не показывает, и почему так не любит о ней говорить. Неужели не ясно? Человек неженатый, холостяк sine prole[40], насколько мы знаем, и у него полный чердак детских колясок! Это уже совсем странно. Люди будут смеяться, а Ричард, при всей нашей к нему любви, все-таки слишком серьезен. Как, по-вашему, это уже подпадает под категорию пагубного пристрастия?

– Всякое коллекционирование – пагубное пристрастие. В своем роде порок.

– Ах, нет, Беттишер, не будьте суровым, не будьте циничным – все-таки не порок, а замена пороку. Но скажите, пока он не пришел – а он наверняка скоро придет, того требуют законы гостеприимства, – я был прав в своем предположении?

– В каком именно? У вас их столько…

– Я имею в виду, для чего он ездит по заграницам, чем заполняет свой дом, о чем думает наедине с собой – иными словами, его коллекцию. Он собирает детские коляски? – Валентин выдержал театральную паузу.

Беттишер ничего не ответил. Его веки дергались, а кожа вокруг глаз как-то резко втянулась внутрь. Он уже открыл было рот, но Валентин не дал ему сказать: