Ночные тайны

Алек помнил, как он и его уже умерший отец участвовали в той экскурсии. Ничего особенного они не увидели, если не считать нескольких биглей[12] в клетках, выкуривавших по тридцать сигарет в день — в рамках исследований вреда курения для людей, — и грустных размалёванных бабуинов, которые накрасились совсем не для приёма гостей. В те дни использование животных для подобных целей считалось совершенно законным, и, увы, добропорядочные местные жители остались всем довольны.

Алек потряс головой, возвращаясь из прошлого, помахал рукой соседу, который уже уезжал по пыльному просёлку, увозя в фургоне последних овец. Если бы Алек осознавал, что совесть у него всё-таки имеется, пусть она и запрятана где-то глубоко, он бы понял, что причина неприятных ощущений в животе — чувство вины, а не несварение желудка. И как бы много спиртного он ни заливал в себя, чувство это никуда не уходило.

«Вот и с этим покончено», — подумал Алек, ощущая себя старым и выпотрошенным, как обёртка от кукурузного початка. Тяжело вздохнув, он неуклюже перекинул ногу через невысокие воротца изгороди и поморщился, услышав щелчок искусственного тазобедренного протеза.

Меланхолический покой Алека грубо нарушил громкий собачий лай. От неожиданности он вздрогнул, потерял равновесие и мешком свалился с воротец прямо на землю. Удивлённо посмотрел на Цыганку, их колли, — она стояла рядом, шерсть на её загривке вздыбилась.

Алек поднялся.

— Что на тебя нашло? — раздражённо спросил он. Прищурившись, посмотрел на фермерский дом, чтобы понять, чем вызван лай собаки. Ничего подозрительного, но Цыганка уже неслась к дому, стелясь по земле и прижав уши. Алек Тейт почувствовал: ничего хорошего это не сулит, но, с другой стороны, как и большинство тех, кто, на свою беду, родился пессимистом, такое чувство возникало у него практически всегда.

Алек пошёл следом за собакой. Та, приблизившись к дому, уже не бежала и не лаяла, а ползла по лужайке. Если бы кто-то и позвонил в дверь, Офелия, жена Алека, всё равно не услышала бы звонка. Она возилась на чердаке, упаковывая вещи, пролежавшие там добрые тридцать лет.

Алек обогнул угол дома, и настроение его чуть улучшилось. Переднее крыльцо пустовало. Цыганка, осмелев, поднялась на все четыре лапы и вопросительно смотрела на парадную дверь.

— Ты, наверное, подхватила болезнь всех стариков, которые пугаются каждого шороха, — со смешком сказал Алек Цыганке. Старая собака поднялась на крыльцо и легла. На её седеющей морде читалось смущение.

На крыльце Алек Тейт принялся снимать резиновые сапоги. Процесс этот, как правило, сопровождался подпрыгиванием на одной ноге, взмахами рук и бормотанием нехороших слов. За все те пятьдесят лет, в течение которых он носил веллингтоны,[13] ему ни разу не удавалось снять их без этого ритуала. Тяжело дыша, он прошёл через коридор на кухню, надел шлёпанцы, поставил на плиту чайник. Офелию звать не стал, хотя и удивился, что она до сих пор не заварила чай. «Вероятно, ещё дуется», — подумал он. Жена не разговаривала с ним с того самого момента, как выяснила, что Алек сделал с Вуди.

Ещё не совсем оправившись от неприятного чувства, испытанного им ранее, Алек принялся заваривать чай. Это всегда его успокаивало. Положил в кружку использованный пакетик, порылся на полке с соусницами, где, как недавно выяснилось, Офелия прятала пачку апельсинового печенья. Налил кипяток в кружку, чайной ложкой придавил к стенке пакетик, потом вынул, чтобы использовать его ещё раз. И направился в гостиную с тарелкой печенья (вкус его Алеку очень нравился). Он остановился на пороге как вкопанный.

В любимом кресле Алека сидел мужчина. Более рослый, чем сам Алек. Во всяком случае колени незваного гостя упирались чуть ли не в подбородок. Приглядевшись, Алек увидел, что одет мужчина в строгий костюм, а стрелки на брюках подчёркивают странную форму его ног.

Алек пришёл в ярость. Строгий костюм однозначно указывал на принадлежность этого мужчины к какому-то государственному ведомству. Навидался он правительственных чиновников после эпидемии ящура, которая поставила крест на его ферме! Они же запретили и охоту. Месяц за месяцем находил Алек безголовых кур — не съеденных, нет, убитых ради развлечения какой-то лисой, которую в старые добрые дни не составило бы особого труда отловить. Не приходилось удивляться, что, по мнению Офелии, подозрительность Алека ко всему, что исходило от государства, свела его с ума.

Но что-то подсказало Алеку, что этот визит не имеет отношения к ящуру. Тогда для его коров всё закончилось погребальным костром, дым от которого наверняка видели и в Уэллсе.

Мужчина наклонился вперёд, словно приветствуя хозяина дома, и Алек отпрянул от угрожающего блеска его глаз. Рука страха вновь протянулась прямо к сердцу Алека. Он решил перейти в наступление, даже ещё не отдавая себе отчёта, что совершает, наверное, самый храбрый поступок в своей жизни. Оставалось только сожалеть, что при этом не присутствовала Офелия. Да и вообще, куда она запропастилась?