Ночные трамваи

Павел Петрович был потрясен услышанным, но Люся, увидев его, ничуть не смутилась.

— Ты где этому научилась? — строго спросил он.

— Брось, папа. Я что, в колбе живу? — И она ушла в столовую, делая вид, что ей безразлично, как он к ней относится.

Ему некогда было вникать в ее жизнь, он целиком тут полагался на Соню, но после этой небольшой стычки с дочерью сказал жене:

— Ты бываешь у Люси. Там что, все матерятся?

— Что ты, — замахала руками Соня. — Там, если собирается компания, то приходит Новак. А разве ты не знаешь, какой он?

Да, он знал, как к Семену Карловичу Новаку тянутся молодые, а этот профессор вульгарностей не терпел. С Новаком у Павла Петровича вышла история удивительная, редчайшая, можно сказать. Он о Новаке услышал от Андрея, который ставил его на десять порядков выше всех других работников института, вытащил его из академии с большим трудом, дал могучий сектор. Но странность была не в самом профессоре, а в том, как неожиданно пересеклись их судьбы… Много было вокруг Павла Петровича людей и до войны и после нее, сколько встречалось их на военных дорогах, но все куда-то исчезли. А вот Новак… Тут нет никакой случайности, напротив, такая вероятность пересечения судеб должна была бы быть, пожалуй, большей, но под эту вероятность подпал всего лишь один человек — Семен Карлович Новак.

А было так. На коллегии обсуждался проект двух новых цехов; надеялись, что вопрос решится быстро, но поднялся худощавый человек с бородкой клинышком, острыми глазами и спокойно, без нажима, распушил проект так, что и возразить никто не смог, все лишь охнули от досады. Когда объявили перерыв и Павел Петрович увидел, как Новак достает портсигар, какой-то странный сигнал долетел до него. Ничего, конечно, удивительного не было, что Павел Петрович обнаружил: этот человек знаком ему, да так и должно было быть, ведь тут собрались люди, с которыми он когда-то и где-то встречался. Новак уже вынимал сигареты из портсигара, как Павел Петрович окликнул его и попросил профессора пройти к нему в кабинет, чтобы переговорить с глазу на глаз. И вот, когда они сели друг против друга, Новак сказал, улыбнувшись:

— А ведь когда-то мы были на «ты».

Первое, что подумал Павел Петрович: видимо, учились вместе в Уральском индустриальном, но разве всех, с кем учился, упомнишь?

И не ошибся. Но тут было и другое. Потребовались серьезные усилия, чтобы восстановить их знакомство. Повстречались они в феврале сорок второго. Семен Новак умирал на госпитальной койке. В окно виднелась Исаакиевская площадь, занесенная снегом, гостиница «Астория», стены которой были покрыты колючей изморозью, словно крупной солью. Над городом со скребущим душу свистом гуляла февральская метель, небо нависало низко, иногда казалось — облака от скорости рвутся над крышами домов, и в эти разрывы устремлялись снежные потоки, и только снарядный удар на мгновение развеивал мглу. Однако в большой палате было тепло. Дом, где располагался госпиталь, до войны принадлежал немецкому консульству, он был тяжелой, массивной постройки и в отличие от других зданий в этом районе имел свой водопровод, свою небольшую электростанцию, и, что любопытно, в него не угодил ни один снаряд, даже стекла были целы. Конечно, это отдавало мистикой, вряд ли немцы могли палить из дальнобойных орудий с такой прицельной точностью, чтобы стараться не повредить здание, некогда принадлежащее им, но… так было. Снаряды рвались совсем рядом, выбивали мостовую, попадали в «Асторию» и соседнюю с ней «Англетер», где некогда закончил свои дни Сергей Есенин.

С Семеном Новаком подружился Павел по принципу землячества. В армии тех лет люди из одного места старались сойтись поближе. Это вселяло надежду: если один из них получит весточку из дома, тогда и другой хоть что-нибудь узнает, как там живут свои. Они оба были свердловчанами. Правда, отец Новака прибыл в город не совсем обычным путем. Он попал с группой пленных чешских легионеров, которых австрияки кинули под немецким командованием в первую мировую войну против русских, а те стали сдаваться полками, чуть ли не с развернутыми знаменами, плюя на немцев. Одних занесло в Сибирь, других на Урал, были и такие, что уходили воевать против немцев, и такие, что держались своих, а потом, подняв мятеж, примкнули к колчаковцам, чтобы, сохранив легионы, пробиться в родную Чехию.

За отца Семена все решила уральская красавица Настена. Наверное, и впрямь была она чертовски хороша, дочь вальцовщика, с бешеными черными глазами, смоляными бровями и румянцем на молочных щеках, хороша она была и в немолодые годы, когда Павел Петрович после войны пришел в натопленный бревенчатый дом, осевший под бременем лет, с земляной завалинкой.