Ночные трамваи

— Стараюсь заполнить пробел. Еще Спиноза сказал: незнание не довод, невежество не аргумент.

— Ах вот как! — воскликнула Соня, и в этом восклицании отчетливо пробилось ее высокомерие. Она, дочь поселкового врача, единственного человека, имевшего в жалкую послевоенную пору пианино в доме, библиотеку, копии картин Шишкина и Репина, она, смолоду усвоившая, что принадлежит к особой породе — интеллигенции, не могла терпеть, когда с ней так говорили. — Это что же: неуважение к церкви ныне стало называться невежеством? Может быть, мне вам напомнить, как относился к ней Лев Толстой и другие великие люди? Или они ныне не в почете?

Люся приготовилась ответить, и, судя по ее лицу, нечто резкое, но Новак не дал, он рассмеялся, взял Сонину руку и, поцеловав, сказал мягко:

— Не надо, Софья Александровна, возводить все в эдакую степень. Каждый выбирает себе занятие по душе… Ну, извините меня, извините, что потревожил ваш покой. Спасибо за хлеб-соль. — И с этими словами он поднялся, кивнул всем. — И доброй ночи.

Павлу Петровичу показалось, что Новак сейчас последует за Люсей в ее комнату, и тогда уж Соню не остановить, по ее лицу и так пошли пятна. Но Люся кивнула через плечо:

— Я провожу Семена Карловича до автобуса и вернусь.

Павел Петрович знал: в такую пору автобусы ходили редко, но на шоссе, если повезет, можно остановить такси. Новак и Люся ушли. И в это время раздался грохот: Соня ожесточенно швыряла тарелки и чашки в мойку.

— Черт знает что! — донеслось до него.

Он закурил, вышел в гостиную, сел, не зажигая света, у открытого окна; за деревьями в сгустившейся темноте вспыхивали бледно-фиолетовые всполохи и слышался металлический скрежет, словно вдали шли вереницей трамваи, их дуги высекали на стыках проводов холодные вспышки. Он бежал с матерью, догоняя скрежещущий вагон. И где-то бежали рядом Настена, и Семен Новак, и еще множество людей, их крики сливались в единый вопль…

Он смотрел, как высвечивалось вдали небо, из сада долетал запах, какой бывает после электрического разряда… Новак ведь всю жизнь прожил холостяком, до Павла Петровича доходили слухи, что он не был анахоретом, его навещали аспирантки, молодые женщины, они опекали его, ограждали от неприятностей, но никто никогда не осмеливался назвать его бабником. Видимо, есть какая-то система отношений между мужчиной и женщиной, понять которую Павлу Петровичу не дано. Раньше он об этом не думал, а сейчас придется, ведь Соня все равно не даст ему покоя.

Скрипнула калитка, и Люся торопливо зашагала по дорожке, наверное, она увидела огонек его сигареты, приостановилась, спросила:

— Ты что в темноте?

— Зайди, — глухо сказал он.

Она вошла в комнату, но свет не зажгла, села рядом.

— Будешь меня пытать?

Если бы она не произнесла этих слов, то, скорее всего, он не стал бы ее ни о чем расспрашивать, но тут не смог сдержаться:

— Ты что же… будешь разводиться с Бастионовым?

— Не знаю.

— Как это не знаешь? — удивился он. — Если ты решила весь белый свет посвятить в свои отношения с Новаком…

— А мне плевать! — сказала Люся и рассмеялась. — Он дерьмо, твой Бастионов! Для него я давно не существую! Ему не плевать только на тебя. Но если тебя завтра турнут, он и на порог не покажется. Он ведь не человек, а функционер. Если ему что-нибудь нужно, он всегда возьмет без спросу. Так и девок берет у себя в Институте. Налетит, как петух, потопчет и тут же забывает.

— Ты такое говоришь…

— Я правду говорю, — жестко сказала она. — Конечно, я упрощаю. Легче всего сказать о нем: карьерист. Скажешь так — и все вроде бы ясно… Конечно, он карьерист. Но не настолько, чтобы это было главным в нем. Он любит работать и умеет. Не отнимешь. Мозги у него что надо. И ребята рядом с ним стоящие. Но все равно он дрянь, фюрер. Да, он задушит любого, кто ему хоть в чем-то помешает. Правда, может и помиловать, если этот поперечный ему для дела нужен. Теперь понимаешь?

— Нет, — признался он.

— Конечно, — согласилась она. — Ты его сам сотворил, поэтому не понимаешь. Тебе нужен был такой, как он?

— Допустим.

— Вот ты и допустил. Был просто талантливый парень, а стал вождем. Теперь понимаешь?

— Нет. Если он ведет за собой людей, то каким же он должен быть?

— Да, наверное, я и вправду не смогу тебе объяснить, — вздохнула она.

— Значит, мама права, — ответил он. — Ты просто бесишься.

— Лабуда! — хмыкнула она. — Просто для мамы Бастионов свой. Мальчик из ее родного поселка, ставший заметной фигурой в столице. Она им любуется, потому что считает: в его воспитании есть и ее доля.