Ночные трамваи

Вот это было понятно. Андрей и в самом деле был мальчишкой, который вырос у Сони на глазах, и в ней выработалось почти материнское чувство к нему. Она не раз говорила: «Андрей очень способный человек. Он и в школе, и в институте… Подумать только, у студента — научные труды. И какие! Вот, пожалуйста, жил при заводе, в поселке. Жаль, папы нет, он бы за Андрея порадовался, он ведь сразу сказал: этот парень — стоящий жених для Люси». Соня вообще была склонна считать, что весь необычный путь их семьи определился ее отцом. Тот был потомственным поселковым врачом. Еще его отец поставил на главной улице хороший каменный дом, его не разорили в революцию, потому что в этом доме тайно собирались члены РСДРП, членом которой был Сонин дед. В докторском доме стояли кафельные печи, окна на ночь закрывали ставнями с металлическими болтами. Павел Петрович совсем немного жил в бараке, когда получил назначение мастером на завод, но этот гудящий голосами клоповник, набитый разным работным людом, детьми и увечными стариками, долго ему помнился. Павел Петрович довольно быстро двигался по заводским ступенькам вверх, у него была хорошая, инженерная школа Уральского индустриального института, он умел ладить с людьми, у него был военный опыт. Но Соня считала, что Павла Петровича на заводе приветили из-за доброго отношения к ее отцу. Может быть, и в самом деле тут что-то было. Во всяком случае, в докторском доме собиралась вся поселковая знать, особенно по праздникам. Дом был хлебосольный, пекли пироги, подавали чай и кофе. Потом, когда Павел Петрович стал директором завода, а поселок переименовали в город, снесли бараки, построили новые дома и Павлу Петровичу предложили директорский особняк, он по настоянию Сони переезжать отказался. Наверное, это было правильно. Все-таки докторский дом стоял в центре, и когда Люся подросла, сюда стали собираться ее подружки и ребята из класса. Соня этому очень радовалась, видела в этих сборищах продолжение традиций и с удовольствием пекла пироги на всю компанию.

Конечно же Андрей Бастионов, выходец из давней мастеровой фамилии, был ей родным, только так она и могла его воспринимать. Она была горда им, Павел Петрович слышал, как она хвалилась подругам по телефону: «Зять у нас замечательный. Можно сказать, выдающийся человек. Такой молодой, а уж заметный ученый. Его и за рубежом хорошо знают». Она и представить себе не могла, что брак Люси с Бастионовым может рухнуть из-за Новака. Прежде она считала Семена Карловича очень хорошим, воспитанным человеком, а теперь фырчала: старый козел… Однако же Павел Петрович понимал: тут все сложно, Люся не ангел, от такой женщины всего можно ждать, если ей что-либо в башку втемяшится, то не переупрямишь, да, видимо, и в ее словах об Андрее есть своя правда, ныне гладких браков нет, впрочем, и прежде… Это хорошо, что ему попалась такая терпеливица, как Соня, а другая бы и не выдержала его долгих отсутствий, бесконечной занятости, когда на сон остается несколько часов, усталости и раздражения. А разве Бастионов жил легче?.. Конечно же у Люси мог быть к нему свой счет.

В ту душную ночь, полыхающую зарницами, Соня не могла уснуть и все повторяла с тоской:

— Это надо же… Это надо же. Нашла себе любовника — старого козла.

Почему-то большая разница в возрасте особенно казалась Соне неприемлемой. Сейчас для Павла Петровича это выглядело наивным. Вот же у него самого разница с Ниной в двадцать два года, они ведь и не задумываются над этим. Когда женщине переваливает за сорок, возрастные понятия, видимо, начинают смещаться…

Нина подплыла к мосткам, держа в зубах выдернутые где-то за островком кувшинки, бросила их на доски потом пружинисто подтянулась и забралась на мостки, вскрикнув при этом — оцарапала ляжку но не очень сильно.

— Что ты сидишь такой насупленный! — крикнула она, сдирая с головы мокрую шапочку. — Вода ведь как парное молоко… Ну и что — без плавок? Тут можно и голышом.

— Не хочется.

— Не хочется, не хочется, — передразнила она и плюхнулась мокрым задом на скамью, тут же охватила его руками и, оставляя водяные пятна на рубахе, поцеловала. От нее пахло тиной, и этот запах был неприятен.

Глава седьмая

В тот год ударили необычно сильные морозы, ртуть в градуснике стояла ниже отметки тридцать пять градусов. Московский воздух, насыщенный испарениями, во время короткого дня густо желтел, и сквозь этот туман не способно было пробиться солнце, перспектива зданий стушевывалась, лишалась четкой контурности, казалось, улицы двоятся, за машинами тянулись густые белые хвосты выхлопных газов, и все источало тонкий неприятный звон. До этих морозов выпало много снега, его не успели убрать даже в центре. Пустили машины, чтобы хоть расчистить проезжую часть дорог, они набросали снег на газоны, там выросли огромные сугробы, из них торчали вершины лип, все эти наносы снега покрылись серой ледяной коркой, это напоминало военное время, когда снег убирать было некому.