Ночные трамваи

— Нарушения закона боюсь, а не сопляков! Ты иль этого до нынешнего дня не понял?

Найдин, еще когда набирал номер Лося, то догадывался: так вот и пойдет разговор или примерно так, но надо было попробовать ради Светланы. Лось — кремень, он должен быть таким, хорошей закалки человек, Петр Петрович уважал его, потому и сказал:

— Ладно, Зигмунд, не серчай. Я тебе верю… Только… Если дочери понадобится с тобой встретиться — не отказывай.

— Не откажу, — твердо пообещал Лось.

Петр Петрович и в самом деле верил Зигмунду Яновичу…

Найдин командовал ротой, батальоном, полком и дивизией, знал, какой великий груз ложится на человека, поставленного над жизнями множества людей, и еще он знал: большинство решений приходится принимать быстро, и верность их возможна лишь тогда, когда в единый узел завязывается свой собственный опыт, знания с мышлением, которому подвластна в этот миг действительность. Если этого нет, то больше ошибок, больше неудач, оборачивающихся порой трагедией, и потому-то самое сложное в искусстве командовать — быть не только в подчинении всеобщего замысла, а иметь и свой, а без него ты лишь исполнитель и, как каждый исполнитель, рано или поздно придешь к тупику или обрыву, за которым ничего уж нет, потому-то ничего хуже не бывает этого вот слепого исполнительства. Без своей выстраданной идеи нарушается в человеке чувство ориентирования. Лось отыскал свою идею давно, вернее, выстрадал и потому был убежден: верить можно лишь доказанному факту. А дело Антона он считал ясным… Что мог Найдин с этим поделать? Сам-то Лось был из другого времени, из того же, что и Найдин, но он и нынешним людям оказался нужен. И это хорошо.

Да сколько их, стариков, осталось? Нет, не так уж много, и если по-честному, большинство-то со своего пути сошли, приспособились к другим понятиям, иные и прошлым при необходимости готовы торгануть. Ну, эти больше из тех, кто считал: коль дадена им власть, то только их мысль, их воля должна решать все на свете, а любое чужое прозрение, как светло и самобытно ни было, считалось инакомыслием и, значит, требовало мер карательных. Найдин знал таких, помнил по военным делам. Одного из них встретил лет пять назад в Москве. До того он прочел книгу его воспоминаний, где тот предстает мудрым начальником, чутко выслушивающим мысли других.

Они повстречались случайно на Тверском бульваре, когда бывший начальник прогуливал огромного черного пса, от которого шарахались прохожие, и по лукавому выражению лица со злорадным взглядом маленьких глаз, глядящих из-под белых ресниц, Найдин увидел: это самое шараханье людей доставляет начальнику удовольствие. Петр Петрович ткнул палкой в нос псу, тот зарычал, но отступил, видимо непривычный к такому обращению. Бывший начальник выставил вперед живот, побагровел отвисшими щеками, но Найдин так залился в смехе, что начальник его сразу же узнал.

— Ну, Петрович, ты даешь, — сказал он с одышкой. — А если бы он тебя цапнул?

— А ты не води его тут, чтобы людей не пугать. Или тебе роль пугала нравится?

Бывший начальник собрал на лбу складки, усмехнулся в седые усы:

— Ну что, Петрович, жизнь тебя не научила? Все поперечничаешь?

— Ага! — рассмеялся Найдин. — Все поперечничаю… Вот книжку твою прочел. В изумленность полную пришел: каким ты себя героем изобразил. Тебя почитать — так ты один войну и выиграл, без солдат, без офицеров. Эдакую храбрость проявлял, даже Верховного не боялся, поправить его посмел, а то операция иным путем бы пошла и наверняка бы провалилась. Я ведь рядом с тобой стоял, когда от Верховного звонили. Кроме «слушаюсь», ничего иного и не слыхал.

Но бывший начальник даже не моргнул белыми ресницами, коротко хохотнул в седые усы:

— Плохо, значит, слушал.

Вид у него сделался самодовольный, собака рядом с ним заскулила, Петру Петровичу стало неинтересно, он вспомнил, как изъяснялся этот человек с подчиненными — только матом, всегда норовя побольнее оскорбить.

— Ну ладно, — сказал Найдин, — пугай людей псом своим. Только имей в виду, и я могу кое-что написать. Документы у меня есть. А когда напишу… Ну, сам понимаешь, как твое сочинение выглядеть будет.

Бывший начальник смотрел не мигая, снова усмехнулся:

— Ну пиши, пиши…

Но Найдин-то видел: сделалось ему неуютно, он поклонился и пошел дальше своей дорогой.

Ну, с такими все ясно. А вот, к примеру, с Солдатенко — тут посложнее. Этот стал серьезным начальником, Петр Петрович сунулся к нему, а тот радостно:

— Петя, солнце мое, гуляем! Сейчас команду дам: будет баня! Ты же ее всегда, чертяга, любил.