Ночные туманы

Я понял: он хочет сбежать от трубы, от отчима, от дуэтов из "Роберта-дьявола". Я отказал. Он заплакал. Может быть, он и в самом деле хотел воевать? Этого я никогда не узнал. Отец вскоре умер от рака горла. Мачеха сообщила мне 6 его смерти через штаб Черноморского флота. Ни ее, ни ее сына я никогда потом не встречал.

Вечером, перед тем как стемнело, мы уходили в новую базу. Мы горячо благодарили Мефодия Гаврилыча, Аристарха Титова и их подручных. Благодарили и Шуpочку.

Звезды алели на катерных рубках.

И было чувство свободы, не связанной больше ничем - ни врачебными предписаниями, ни дверью палаты, ни суровым взором сестры Маргариты, с которой, впрочем, расстались мы дружески. Я крепко пожал ее сухую, жилистую, не женскую руку.

Мы отходили. Причал отодвинулся, и все стало смутным - люди, пакгаузы, небрежно затемненные здания на набережной. Мы вышли из бухты в открытое море.

Нас охватила необъятная темнота. За работу, довольно бездельничать!

Куда нас пошлют? В Новороссийскую бухту? К берегам Крыма? Я отвечу "Есть!" на любой приказ, выполню любое задание. В этом смысл моего существования, вся моя жизнь, жизнь моряка, офицера и, прежде всего, коммуниста.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Мы жили в болотах Колхиды, в устье речки со странным названием Хопи. Базой нашей был отживший свой век пароход. Он был просторен, с небольшими каютами первых двух классов, где располагались мы, приходя с моря. В салоне у переборки стояло дряхлое пианино.

Пароход был искусно замаскирован тысячами ветвей, срезанных краснофлотцами в лесу, и походил на зеленый шатер. Даже сходни были замаскированы. С воздуха ничего не было заметно.

Речка заросла тиной, а над болотистыми берегами клубился густой туман, и лягушки задавали такие пронзительные концерты, что настоящее название деревушки было прочно забыто. Сева назвал ее "Квакенбурт", и это наименование так за ней и осталось.

Нам бы очутиться здесь лет двадцать с лишком назад, когда мы, мальчишки, жаждали фантастических приключений. Уж тут наверняка кишели в те времена и змеи, и всякие гады, а в лесу запросто разгуливали рыси и барсы!

В деревушке жили мингрельцы, трудолюбивый и гостеприимный народ. Их домики стояли высоко приподнятые на сваях. Катера оглушительным гулом моторов распугивали рыбу. Неделями лил густой теплый дождь, мы перестали его замечать. Не обращали внимания и на рык "юнкерсов", пролетавших на очередную бомбежку. По "юнкерсам" не стреляли. Это открыло бы нашу стоянку.

И зенитки бездействовали, зенитчики отчаянно скучали, а "юнкерсы" летели туда, где их встречал отпор кораблей. Мы каждый раз слышали грозный раскат их могучих орудий.

В узенькие каюты почти никогда не заглядывало солнце; когда электричество не затухало, оно служило исправно. В ленинской каюте висела стенная газета "Катерник".

В ней под фотографией бешено несущегося катера можно было прочесть новости нашего соединения.

- Мне нравится "Катерник", - говорил Сева. - Нет пустых фраз, шапкозакидательских деклараций. Я вижу, наши соратники не сидят тут без дела. Смотри-ка: под носом у противника поставили мины, не вызвав никаких подозрений. Высадили десант без потерь. Двое не вернулись из операции... Он призадумался. - Я хотел бы всегда возвращаться...

- Я тоже...

- Ну а теперь пойдем к капитану первого ранга и напомним ему о себе. Я не собираюсь тут околачиваться без дела...

Дело нашлось.

Уже на следующий день мы погрузили мины и ночью вышли их ставить на путях чужих кораблей. То и дело приходилось приглушать моторы, прислушиваться.

Команды подавали почти шепотом: "Правая! Левая!" - и я слышал шепотом же подаваемые ответы: "Есть, правая!

Есть, левая!". Стакан Стаканыч, можно было подумать, всю жизнь занимался постановкой мин. Он был спокойнее всех, хотя и лучше всех знал, что будет, если нас обнаружат. Мы вернулись, заслужив похвалу капитана первого ранга.

Вскоре разведка донесла, что на поставленных нами минах подорвались два вражеских транспорта.

Мы обедали в уютной кают-компании с квадратными окнами, среди веселых и славных ребят. Они острили, шутили, смеялись, играли на дряхленьком пианино "Прощай, любимый город", "Землянку" и еще какую-то веселую песню, сочиненную ими самими. Приди сюда кто посторонний, он бы ни за что не поверил, что эти люди сегодня ночью пойдут очень далеко и неизвестно, вернутся ли.

В каюте глухо гудел вентилятор, поскрипывали переборки, койка была мягка и уютна, на ней снились сны, далекие от войны. И вдруг - короткий стук в дверь, приглашение к капитану первого ранга и новое задание, еще более сложное и опасное.

Мы должны были проникнуть в один из вражеских портов. Там погружались на транспорты гитлеровские солдаты; придя с позиции, отдыхали подводные лодки.

Туда привозили снаряды. Там же была база торпедных катеров и катеров-"охотников", совершавших набеги на наши морские пути.

Мы неслись с быстротой удивительной.

Пройти мимо тысяч острых глаз наблюдателей, мимо сотен орудий нелегкое дело. Можно встретиться и с подводной лодкой врага, и с его кораблем. С прибрежных аэродромов могут подняться бомбардировщики.