Ночные туманы

— Пойдемте, бедные, но честные юноши! — немного театрально сказал Васо. — Мы не продали своей совести, не так ли?

— А мешок? — спросил я.

— Да, мешок был украден, — признался Васо. — И бог, если только он существует, меня за эту кражу простит. А я себя безусловно прощаю.

В порт вошел обшарпанный пароход с красным крестом на грязно-белом борту. Странно было, что эту рухлядь зовут «Петр Великий». На него начали грузить раненых. Мы узнали, что «Петр» пойдет в Севастополь.

Васо нашел главного врача — важного толстяка в золотых очках, во флотском кителе.

Мы поклялись делать самую черную работу, лишь бы добраться до Севастополя: мыть полы, прибирать за ранеными, ухаживать за лежачими.

— Да справитесь ли? Ведь вы еще мальчики, — усомнился главный врач.

Но мы так усердно и так настойчиво стали убеждать, что справимся, что главный врач сдался.

Поздним вечером «Петр» отошел от мола и взял курс в открытое море.

Глава десятая

«Петра» основательно потрепало в районе Новороссийска — это было нашим первым морским крещением.

Милосердных сестер укачало в дым. Пароход так кряхтел от дряхлости своей и так его кренило, что раненые, если бы мы не поддерживали их, давно свалились бы с коек. Следы морской болезни прибирать было неприятно, но мы были готовы на все, лишь бы попасть в Севастополь! И, вооружившись ветошью, мы ползали на карачках, подтирая палубы. Выносили все, что оставляет после себя человек. От усталости валились и пытались заснуть хоть на несколько минут, но нас тут же поднимали призывы: «Эй, мальчонка, подойди-ка ко мне!» От всего этого и есть не хотелось, хотя кормил кок хорошо и обильно.

Прошли Новороссийск — сразу перестало качать, все успокоились, и даже стоны утихли.

Человек, когда он лежит и бездействует, разговорчив, и не слишком тяжелые раненые рассказывали друг другу всякие истории; обрывки их долетали до нас. Драгун с ампутированной ногой вспоминал о каком-то унтерофицере Буденном, душевном к солдатам, который ударил ирода-вахмистра по зубам. Буденного полевой суд приговорил к расстрелу, но у него было четыре Георгия за храбрость, и расстрел заменили снятием орденов и разжалованием. Говорили о бунте в каком-то полку.

Я услышал отзыв об офицерах: «Зверье, золотопогонники».

— Царя скоро скинут к чертовой матери, — злобно сказал с верхней койки солдат, заросший до самых глаз бородой.

— Да ну?

— Вот тебе и «ну». Жди свободы.

— А на что она мне, свобода-то? С чем я ее жрать буду? — спросил молоденький нервный солдатик. Он сдернул с себя одеяло, показал две культяпки.

— На что мне свобода теперь? Как я жинке таким покажусь, ты скажи? На что я ей без ног нужен?

И он безутешно заплакал. Я принес воды, напоил его, натянул одеяло.

Пришел Васо:

— Друзья, я у. кока выпросил консерву говяжью с кашей. За то, что прибрал ему начисто камбуз. Пойдемте.

За дни плавания несколько раненых умерли, и нам пришлось выносить их в трюм, который прозвали мертвецкой. Потом, стоило заснуть, окоченевшие трупы приходили и звали за собой, проклиная кого-то. Сева и Васо тоже маялись: и им мертвецы не давали спать.

На седьмые сутки, кряхтя разболтанными машинами, наш санитарный транспорт подходил к Севастополю.

Главный врач поблагодарил нас. Он достал бумажник крокодиловой кожи с золотой монограммой. Сева сказал возмущенно:

— Не надо, мы не за деньги.

— Но вам жить будет не на что.

— Заработаем.

— Вы мне нравитесь. Да, я так и не спросил у вас, Гущин, кто ваш отец?

— Военный фельдшер, — ответил Сева.

— Почему вы от него убежали?

— Его в Сибирь отвезли. Жандармы.

— Вот оно что… Ну, мне кажется, что не за горами то время, когда вы снова увидитесь. От всей души желаю, чтоб поскорей.

Что это было? Намек или доброе пожелание?

Сева сказал:

— Отец тоже всегда говорил, что царя скоро скинут.

А Севастополь уже возник перед нами. «Петр» мучительно загудел, и медленно, словно нехотя, раскрылись боновые ворота. Слева белел каменный форт с темными бойницами. В бухте стояло множество кораблей. Дул резкий ветер. К Крыму уже подступила зима.

И вот наша неразлучная троица очутилась опять в чужом городе, где, кроме Севиного дяди Степана Гущина, не было у нас никого знакомых. Даже главный врач, нагрузив свой ветхий ковчег, исчез в неприютном и сумрачном море.

В Севастополе все куда-то спешили, словно людей подгонял свежий ветер. Пока Сева разыскивал дядю, мы с Васо мерзли на холодном бульваре, перекусив тем, что выдал нам добросердечный кок транспорта. Сева вернулся не скоро. Вид у него был растерянный и грустный.

— Вот что, братцы… Дело плохо. Дяди Степана моего нет.

— Как нет?

— Он служил на «Императрице Марии», а «Императрица Мария» взорвалась в бухте на якоре.

— Где?

— Вот здесь, — показал Сева. — Немецкие шпионы, говорят, заложили мины. Побывала на «Марии» свита царицы. А царица-то — немка, чуть не Вильгельмова дочь.

После них взрыв и случился. Нет больше дяди Степана…

Так рухнула наша надежда на бравого кондуктора.

И не так-то легко оказалось, даже попав в Севастополь, стать юнгой!