Ночные журавли

– Игоря надо было поднять, – сказал Вася про сына. – Опять всю ночь у компьютера сидел!

– Ты ж купил!

Старший их сын полностью выдался в русскую мать: с матовой кожей лица и большим разрезом серо-голубых глаз, не взяв ничего во внешности от алтайской крови отца. Застенчивый, а теперь и вовсе потерянный. А вот дочь – красавица-полукровка – яркая, как тавро на белой лошади!

Сын бросил институт после четвертого курса. Жил дома без дела и без интереса.

– Пусть поспит! – заступилась мать.

– Я в его годы…

– Нет у него общения, – перебила Надя. – Все друзья в городе остались. И подружки!

– Так и пусть вернется, доучится…

– Ждет эту свою… учительницу, – перебила Надя уже с легкой ревностью.

– Сама говоришь, надо общение!

– Ага! Приходит к нему в сарай… В потемках! Сидят, сосиски жарят… и шоколадом еще кормит!

Вася засмеялся: жена всегда ревновала его к школе, к молодым учительницам. А теперь вот и сына.

– Легко оделась-то! Иди домой.

Оглянулся, деревни уже не было видно.

– Пусть спит. – Жена зябко тряхнула плечами. – Еще наломается в жизни…

Сосны вдоль дороги резко расступились. Открылись широкие поля.

Сухая поземка шарила по обснеженым скатам, тоскливо катая белую шуршащую крупку меж рядков скошенного ячменя.

Мутные горы дымились, словно кучки серого пепла.

В голубых просветах меж туч натужно гудел ветер, раскачивая зыбкое небо. Этот звук проникал на всю глубину горной чаши. Временами из прорех в облаках падали на землю короткие солнечные лучи и тихо гасли в снежной соломе.

Все явственнее чувствовалась ледяная испарина приближающейся непогоды.

Вглядываясь в сторону большого хребта, Вася прищурил тугие глаза. Их яркий блеск по молодости Надя боялась, а теперь любила.

– За перевалом она колдует… Метель-то!

– Уж разглядел! – Наде было жаль погожего денька.

– Придет, будь спокойна!

Но словно возражая ему, надолго выглянуло солнце. Осветились на полях лоскуты зябкой осенней рыжаны. Северные склоны прояснились и приблизились. Запорошенные цепким инеем сосны набухали в желтых лучах солнца и казались похожими на бежевый ноздрястый творог, только что вынутый женой из серой марли.

У Васи сильней билось сердце, и все беспокойнее становилось на душе. Ему хотелось скорей повернуть за каменистый выступ, а там – взобраться на холм, заросший приземистой караганой. И не ради коровы, но чтобы душу проветрить!

9

Вдруг где-то близко послышался гул копыт. Невнятный, с частыми остановками!..

Вскоре мимо них пробежали четыре молодые коровы, задрав рыжие хвосты. Увидев людей, они остановились, моргая лохматыми ресничками.

– Дашка! – узнала Надя свою телку.

Две сестры-телушки Маша и Даша выросли на их дворе. Потом коров продали в разные подворья, но они не хотели расставаться: то к одной хозяйке приходили вдвоем с пастбища, то к другой.

У многих хозяев коровы паслись сами по себе, и бывало, что не возвращались к вечерней дойке, ночуя где-нибудь в дальних балках. Потом находились.

Телушка Даша мотнула головой, стряхивая травинку с ушей и какую-то обиду на бывшую хозяйку. Потом бросилась вскачь догонять подружек.

На жнивье сходил иней, и от яркой желтизны соломы стало теплее.

Все чаще выглядывало солнце из-за туч. Туман уминался в распадки, где хоронился еще утренний сумрак.

– Найдется Зорька-то! – сказал Вася, ощущая вязкую тишину гор, сдавливающую голос.

– Охрип, что ли?

– Иди домой. Может, пришла она…

– А ты?

– Дойду до Сопливого лога.

Теперь Надя согласилась легко. Она пошла по дороге так, будто вспомнила что-то важное. Вася прислонился к стволу березы и смотрел ей вслед: жена покачивала крутыми бедрами так, будто утягивала за собой вниз и эти поля, и березы, и молодой сосняк. Холмы в метель ходят так же – плавно и немыслимо!

Вот жена остановилась.

Неизвестно откуда поздней осенью попались ей какие-то цветы. Мелькнул в руке сиреневый букет. И даже то, как несла Надя цветы, было удивительно! Будто они не заметили даже, что растут уже не в почве, а из ее ладони. Жена опять склонилась над замшелыми камнями, затем чуть присела, разглядывая что-то не известное для себя.

Вася отвлекся и не заметил, как она исчезла в низине, за черемухой. И лишь мелькнула белая куртка в другом краю перелеска. Затем показалась на краю склона, просвеченная лучами солнца на фоне кривых берез. Странная отрешенность жены на лесной дороге вносила сумятицу в чувства мужа. Он и рвался уйти дальше в тайгу, и не хотел упускать Надю из виду.

И вот что еще удивляло Василия: сам он хотел слиться с горами, затеряться среди склонов, даже тень свою путал с тенью облаков. А Надя, наоборот, неизменно выделялась и на яркой поляне, и в тенистой роще. Подобно тому как появляются белые буруны на гребнях волн в предвестии шторма. Может, не так грозно, но – главное! – поэтично, как желала сейчас его душа.

Потеряв жену из виду окончательно, он ощутил в душе утрату, как утром перед пустым загоном: «Как птица весною ищет гнезда, ищу я тоскливо глазами тебя…»

Вася напряг зрение, вглядываясь в подтеки черной смолы на белесых скалах, будто на камнях начертались стихи, звучавшие в нем.