Ноев ковчег

– Первое – я их купила. Это уцененный товар, банки вздутые. Подлежат реализации по сниженной цене. Ну а куда мои покупки девать – мое дело. Второе, – обратилась она к товароведу, – Игорь Иванович, фискальный чек о покупке мною продуктов имеется?

– Да…

– Ну так какие вопросы? А попробуете донести, так проинформирую: мой свояк – лейтенант НКВД, и почему вы так уверены, что мой рапорт о твоих ведрах с водой у мешков с сахаром еще не у него? В третьих… – она сделала паузу, – Игорь Иванович, вы уже свободны, идите…

Товаровед пулей выскочил за дверь.

Она подошла к директору и склонилась над столом:

– Вы понимаете, что город сдают и оставляют людей не просто под фашистами, а на голодную смерть. Мы-то с вами уедем. А пацанва эта? А мамы их, солдатки, куда денутся? Что жрать будут? Кто их накормит? Немцы?

– Да что вы такое говорите! Есть приказ!

– Есть мозги и совесть! А есть статистика. И для, – она ткнула пальцем вверх, – …истории – мы просто цифры в сводках. Вдруг вы стали приказов бояться! Вы, который с тридцатого года здесь сидит и все проверки с зачистками пережил. Значит, колбасу с маслом списывать не страшно, а консервы с крупой – трибунал?

– Я по бумагам все оформила. Все списано и уничтожено. Никто не докажет. Дайте людям помочь. И вам спать спокойнее будет…

Гедаля

Ничего не оставлять врагам! За несколько дней до сдачи Одессы НКВД получил приказ уничтожить всех лошадей.

Часть государственных отправили на бойню и переработку в колбасу, но это была очень малая часть, не хватало мощностей мясокомбинатов и не работали холодильные установки, а по дымам из коптильных цехов моментально била артиллерия немцев. Через день лошадей начали расстреливать. Всех, без разбора – государственных, кооперативных, колхозных, частных…

Специальные расстрельные команды НКВД были вооружены самым новым оружием – автоматами ППШ. Они со списками шли по дворам, сбивали замки с конюшен, выводили лошадей на улицу, короткая очередь – и все кончено…

Пришли и к Гедале. Восемь человек с автоматами встали по периметру двора, а двое сноровистых мужичков в военной форме моментально свернули замок с ворот и в считаные минуты вывели его лошадей за ворота. Гедаля рванул с галереи вниз.

– Назад!! За неповиновение расстрел на месте!! Стоять!!! – крикнул командир.

Марик вцепился в старика:

– Папа, папа, прошу тебя, не надо… убьют же…

На улице прозвучала очередь, потом вторая, затем одиночный выстрел… Гедаля, обезумев, рванул что было сил, затрещала и оторвалась пола пиджака…

– Назад! Пристрелю!!! – неслось ему вслед, но он был неудержим.

За воротами, на углу Михайловской, лежали обе его лошади, его любимицы… Он подскочил к ним: – Бубочка! Бубочка! – Потом на коленях подполз к залитому кровью мерину: – Кореш? Как же так… Кореш, прости… – и, обернувшись, закричал:

– За что? За что?? За что???

А потом еще что-то гневно крикнул на идиш одному из стрелявших, сержанту, который уже прятал револьвер в кобуру…

Сержант ничего не понял, но, в бешенстве скривив губы, прорычал:

– А ты что хотел, пархатый, чтобы эти кони немцам достались! Вали в дом, а то я и тебя сейчас рядом положу! – Он потянул автомат с плеча и навел его на Гедалю.

Тот бросился вперед. Сержант успел передернуть затвор, но в последний момент передумал и, вскинув автомат, ударил убегающего Гедалю прикладом прямо в лоб.

Удар был слишком силен, и Гедаля без памяти рухнул на пыльную мостовую. Подбежали солдаты с командиром, волоком оттащили беспамятного биндюжника в арку ворот. Сережка, давно выглядывающий из дверей у самой арки, рванул за помощью во двор. Гедалю облили водой из ведра, и он пришел в себя. Командир, молоденький лейтенант, присел на корточки рядом с ним:

– Ты, старик, не серчай на сержанта, он вчера узнал, что оба его сына и дочка погибли. Они на пароходе были. Шли без прикрытия. «Мессеры», наверное, час кружили над ними, куражились, гады, били на выбор… ушли только, когда расстреляли весь боезапас. Никто не выжил. Он второй день не в себе…

– Коняшки в детей не стреляют… За что их… – неожиданно каким-то тихим и смиренным голосом спросил окровавленный Гендаля.

Лейтенант молча поднялся и вышел из арки на улицу. Ривка, его обожаемая громогласная Ривка вместе с дочерью были далеко. Еще два месяца назад Гедаля с невиданной решимостью отправил обеих к далекой родне в Поти. А сам остался потому что – кони.

Гордеевой не было: она, несмотря на возраст, круглосуточно дежурила в больнице, и Гедалю женщины перевязали самостоятельно, как смогли, промыв рану на лбу остатками самогонки, которую принес его сын Марик. Потом помогли ему подняться наверх.

Рано утром Гедаля начал, как всегда, уборку в пустой конюшне. Он что-то говорил и пел, по своему обыкновению, уже не существующим лошадям, так, как обычно делал много лет, а потом, закончив уборку, сел у раскрытых ворот на чурбак, нашкрябал с тугого глинобитного пола утрамбованной глины с соломой и стал лепить фигурки коней, все так же что-то тихо напевая.

Любопытные дети с интересом и опаской стали подходить ближе, чтобы посмотреть, что же там делает дедушка Гедаля.