Ноев ковчег доктора Толмачёвой

Деловито, как на работу, Таня выскочила в коридор, сняла с вешалки меховую куртку с забавным хвостиком сзади (мама еще раньше посмотрела – на куртке тоже была этикетка дорогого модного дома), мельком взглянула в зеркало, махнула матери и исчезла.

Отец не вышел ее проводить. Мать закрыла за Таней дверь и сказала мужу, обняв:

– Пойдем с тобой, Васечка, выпьем вина, поедим и поговорим.

Отец молча прошел к кухонному окну, отодвинул занавеску.

– Ты слышал наш разговор? – спросила Танина мать.

– И догадаться было нетрудно.

Василий Николаевич с кривой усмешкой наблюдал, как черный «Мерседес», поглотив его дочь, выруливал со двора. Потом прошел в центр кухни и встал перед женой.

– Значит, мы растили свою дочь для какого-то старого козла. Для Мазепы.

С этими словами он достал из бокового шкафчика непочатую бутылку водки.

– Мне кажется, Танечкин знакомый политикой не занимается. Во всяком случае, она об этом не говорила.

И Танина мать, за долгую жизнь отлично изучившая мужа, сняла с верхней полки запылившуюся хрустальную рюмку для водки.

* * *

Филипп Иванович не поехал за Таней сам, послал шофера. Может, это было и к лучшему. Таня еще не совсем представляла, как ей лучше себя вести с богатым покровителем. Ясно, что не как с «папиком», но вот как найти правильный тон? «Выбрал же он меня за что-то, – думала Таня. – Значит, было за что? Значит, я привлекла его внимание не только внешностью. Главное – не проколоться».

Она вспоминала, как еще до Парижа, в Москве, ей хотелось охмурить какого-нибудь богача, чтобы не работать в больнице. Потом, уже во Франции, это желание поутихло. И вот теперь... Да, непростое это дело – охмурять пожилых состоятельных мужчин... Тане казалось, что достаточно что-нибудь подумать – и Филипп уже знает ее мысли. Она его даже на «ты» не называла, не могла.

Она видела в Париже, как подъезжают к лучшим ресторанам роскошные дамы в сопровождении элегантных респектабельных мужчин. Смотрела на них, раскрыв рот. Эти люди посещали вернисажи, аукционы, балы для избранных. Наверное, это был парижский бомонд, мировая элита. Как прямо держат спины кавалеры и дамы! Как страшно им, должно быть, представить хотя бы на миг, что они могут выпасть из их элитарного общества! В каких выгодных позах останавливались они перед фотографами! Какая горделивая у них осанка и какие значительные лица! Женщины, все без исключения, были красивы, но потом Таня поняла, что это давалось им ценой огромных усилий.

– Что ты думаешь об этих людях? – как-то спросила Таня у Янушки, когда они случайно оказались свидетелями, как высшее общество съезжалось на какой-то бал в мэрии. Мужчины все как один были в смокингах, с чистыми, ухоженными лицами, изысканными манерами; а дамы – стройные красавицы всех возрастов, в сильно декольтированных платьях, с гладкими прическами, спокойными лицами. Как все-таки отличался их бомонд от нашего...

– Они, конечно, респектабельны, – пожала плечами Янушка. – Наверное, очень много времени тратят на уход за собой и переживают по поводу каждой новой морщинки и каждого лишнего килограмма. Кроме того, между ними, наверное, существует безумная ревность. Ведь при такой красоте женщины – предметы вожделения, будто лакомые куски, и их пережевывают, перемалывают и перетасовывают, будто карты. Их красоту покупают за валюту, за виллы, бриллианты и роли, будто мех редких животных или оперение диковинных птиц. Но прежде чем продать себя, эти женщины должны светиться, быть у всех на устах. А ведь предметами обсуждения являются не только малозначительные факты биографии, но и самое дорогое – здоровье, жизнь близких, любовь. Не все это могут выдержать. Многие для рекламы афишируют свои связи, свой образ жизни, но в конце концов рано или поздно возвращаются к простым радостям. Кто не возвращается, становятся или богами, или больными. Живут в одиночестве на недосягаемой для простых смертных высоте, либо спускаются на землю и страдают. Страдают даже больше, чем те, кто никогда не знал успеха. А некоторые наиболее яркие экземпляры и после смерти не могут рассчитывать на покой. И долго еще благодаря фотографии, телевидению и кино люди будут разглядывать их прелести, завидуя или пуская слюни, обсуждая и смакуя чужие победы и неудачи. Поэтому эти люди несвободны гораздо больше, чем остальные, – заключила Янушка. – Для меня их жизнь не представляет интереса. Я им не завидую и подражать не хочу.

– Я, наверное, тоже, – сказала тогда Таня, но в голосе ее не было уверенности.

«Господи, – подумала она сейчас. – Хотела бы я все-таки посмотреть на ту девушку, к ногам которой бросают богатство, славу и красоту, а она от всего этого отказывается и добровольно отправляется в деревню печь пирожки!»

Машина выехала на набережную и медленно двигалась в потоке других авто вдоль Кремлевской стены, готовясь свернуть на Манежную площадь.

– Как красиво! – сказала Татьяна вслух, но молчаливый вежливый шофер сделал вид, что не расслышал.