Ноев ковчег писателей. Эвакуация 1941–1945. Чистополь. Елабуга. Ташкент. Алма-Ата

Помню одну молниеносную встречу во время войны, когда начались бомбежки. Я приехал к Нейгаузу с каким-то поручением от моих новых родичей Асмусов. И едва я вошел в квартиру, находившуюся в историческом доме по Садовой (близ Курского вокзала), где жили знаменитые летчики, полярники, музыканты и откуда ушел в смерть Чкалов, как начался налет. Не знаю, насколько опасный, но очень шумный, зенитки лупили так, что мы не слышали друг друга. Долгий, всасывающий пространство свист большой фугаски тоскливо подсказал, что придется спускаться в подвал. В доме Асмусов этот ритуал считался обязательным, и потребовалось все кроткое и неодолимое упрямство моей жены, чтобы нас с ней оставили наверху.

Когда от взрыва задребезжали, трескаясь, оконные стекла, Милица Сергеевна, маленькая, худенькая, с увядшими волосами и выражением беспечной и всеобъемлющей доброты на терпеливом лице, вскричала голосом вакханки:

– Взлетим на воздух, Гарри!

И поставила на стол бутылку портвейна и рюмки.

Мне почудилась тень печали на ясном и, как всегда, оживленном лице Нейгауза.

– За встречу по Швейку. – Он поднял рюмку. – В шесть часов вечера после войны!

– Вы эвакуируетесь?

– Немцам не видать Москвы как своих ушей. Но я должен ехать – Адик на Урале, в больнице… Ехать один, теща нетранспортабельна..

– Езжай, Гарри! – лихо вскричала Милица Сергеевна. – А мы с мамой и дочкой будем прикрывать твой отход.

– О господи! – сказал Нейгауз.

Асмусы наказали мне спросить о Пастернаке: он отправил семью в Чистополь, а сам исчез.

– Мы ездили к нему в Переделкино, – сказал Нейгауз. – Но, похоже, он не слишком обрадовался нашему вторжению. Наслаждается одиночеством, хотя делает вид, что ужасно замотан. В Москве дежурит на крыше, на даче весь день копает гряды, вечером переводит Шекспира. Бодр, улыбчив, свеж, у него поразительно крепкие руки и сильная грудь. Да, еще он ездит стрелять на полигон и страшно гордится своей меткостью. Он говорит, что всегда считал себя движущейся мишенью, оказывается – заправский стрелок[280].

Пастернак полагал, что Нейгауза может постигнуть судьба Тициана Табидзе (то есть возможный расстрел). Однако за него заступились знаменитые музыканты и к собственному утешению его сослали в Свердловск, где он смог бывать возле тяжелобольного сына. В середине 1942 года Зинаида Пастернак и ее сын Станислав предприняли короткое путешествие в Свердловск для встречи с Адиком, которому в больнице отнимали ногу. Не дожив несколько дней до победы, он умер в переделкинской больнице в 1945 году.

Интернат. Дети

Эх, Кама упряма,

Четыре узла,
Куда ты нас, мама,
Скажи, завезла?

Николай Асеев

Зинаида Пастернак с утра до ночи работала в интернате. Топила печи, выносила горшки, кормила детей. В воспоминаниях она писала, что ей было известно о воровстве дров и еды в детском доме. Но уйти оттуда она не могла: двое детей, работа, возможность питания для всей семьи.