"№Фантастика 2024-162". Компиляция. Книги 1-22 (СИ)

– Моя первая любовь, Кадмина, – усмехнулась миссис Малфой. – Отец моей первой жертвы. И хороший друг семьи в настоящее время. Очень скоро я вышла замуж за Люциуса, но ещё несколько лет не могла забеременеть. А потом небо подарило мне сына. Драко – моё дитя. Самое дорогое, что у меня есть. Но память о моей первой жертве осталась навсегда. Не о дочери – о первой жертве, Кадмина.

– Это…

– Ужасно?

– Нет… это… я не знаю.

– И я не знаю. Но одно я знаю наверняка – первая жертва должна быть особенной.

– И кого же вы видите в этой роли для меня? – дрогнувшим голосом спросила Гермиона, перед взором которой снова предстало окровавленное лицо Амбридж.

– Не знаю, – ответила Нарцисса. – Это не мой выбор и даже не выбор твоих родителей. Этот выбор должны сделать Богини Судьбы – только им ведома истина.

* * *

– Ты понимаешь меня теперь, правда, Кадмина? – взволнованно спросила Белла, сжимая руки дочери в своих холодных ладонях. – Это такое острое чувство – власть.

– Я не убивала её, – робко прервала Гермиона. Её одолевало жалящее чувство раскаяния.

– Знаю. Это сделала Цисси. Всё верно. Но ты почувствовала вкус крови. Он ведь взволновал тебя, да? Не стесняйся своих чувств, Кадмина!

– Я… я не могу понять, что на меня нашло! Будто наваждение какое-то. Я… я, кажется, получала удовольствие, когда мучила её, – с отвращением к самой себе прошептала Гермиона.

– Просто не могло быть иначе! – победоносно откинула волосы её мать, вставая и подходя к окну. – Есть в этом что-то чарующее, завораживающее… Ощущение силы и власти пьянит, дурманит разум. Его хочется испытывать вновь и вновь. А ещё есть доля щекочущего нервы страха. Будто ходишь по лезвию ножа или стоишь у края пропасти. – Голос Беллы, чувственный и уверенный, почти гипнотизировал Гермиону. Сейчас казалось, что это кто-то другой, а вовсе не она сама издевался в подземельях над Долорес Амбридж ещё несколько часов назад. – Это красивый страх, – продолжала Беллатриса. – Не трусость, но страх ради самого страха. Хочется большего. Всё большего, – тише добавила она. – Никогда не нужно бояться глаз, Кадмина. Сначала они пугают. Останавливают. От них хочется бежать на край света. Куда угодно. И ты готова сделать всё, только бы не видеть эти глаза – даже вырвать их прочь своими же руками. Но это игра. Избегая смотреть в глаза, ты теряешь главное. Не в том, что можно получить от поверженного, смысл подобной власти. Если шантажист прячется по закоулкам, дрожа от страха, если убийца покрывается холодным потом ужаса – это смешно. Это жалко. Бессмысленно и даже жестоко. Обрекать кого-то на муки и гибель ради того, чтобы самому пройти через все круги ада? Тот, кто боится глаз жертвы – жалок. Miserable(1). Именно в глазах красота и смысл de toute cette petite guerre(2). Не отрывайся от глаз своих жертв. Опасайся даже моргнуть. Лови каждую каплю. Именно в их взглядах se trouve la source du pur delice sensuel(3). Их нужно собирать в коллекцию.

Белла говорила странным голосом. В нём смешались мечтательность и сила, страсть и убеждение, предвкушение и воспоминания. Это была не маниакальность убийцы, но хладнокровный азарт гурмана, истинного ценителя. Так говорят о дорогом, изысканном вине. Так умудрённый опытом коллекционер описывает свои сокровища. Так воспевают произведения искусства, каждую грань красоты, каждый мазок, всякую деталь – лёгкую, тонкую, незаметную со стороны, недоступную простым смертным. Но затмевающую в глазах знатока всё вопиющее, напускное и поверхностное. Заставляющую дрожать от наслаждения, когда постигаешь её. Снова и снова любоваться одной ею. Когда даже не можешь передать словами всю глубину смысла, всю симфонию значений этой тончайшей черты. Черты, порой, доступной только тебе…

Гермиона слушала, словно в дурмане лихорадки. Перед глазами вставали воспоминания: искажённое болью лицо старой женщины, её собственная занесённая палочка, невообразимый, нахлынувший, словно цунами, гнев…

Она своими руками истязала человека. Только из-за неё одной теперь этого человека нет. Кем бы ни была Амбридж, какое право она, Гермиона, имела судить её? Чем она лучше теперь? И откуда взялось это страшное упоение чужой болью? Ужасно… Отвратительно! Невообразимо...

А ведь она действительно упивалась страданиями несчастной. И не боялась её глаз… Даже Беллатриса Лестрейндж поначалу хотела бежать без оглядки от глаз своих жертв, а она, Гермиона, спокойно смотрела в эти расширенные пыткой зеницы… И пусть сейчас одно воспоминание о них вселяло ужас, но тогда, тогда, когда ещё можно было остановиться, – не она ли раз за разом снова поднимала палочку и шептала проклятья? Не она ли всасывала каждую каплю чужой боли, смаковала каждую судорогу, пробивавшую тело обречённой жертвы?

Значит и она – такое же чудовище, как её родители? И она может так же хладнокровно играть чужими жизнями? То, что казалось раньше непреодолимым, невозможным для человека – оказалось так легко, так просто совершить. Будто сама природа подтолкнула её на это зверство.

И не сожгла ли Гермиона этой расправой последний ветхий мост назад?