Нога как точка опоры (2012)

Как это ни парадоксально, только на рас­свете, на донаучном этапе, до того как невро­логия оказалась слишком огорожена собствен­ными концепциями, она была полностью от­крыта для исследования опыта. Так, в I860— 1870 годы, во время Гражданской войны в Америке, Уэйр Митчелл проявил восприим­чивость к идее фантомных конечностей и к экзистенциональным нарушениям, так живо описанным в «Джордже Дедлоу». Уэйр Митчелл сообщает о наличии таких симптомов у сотен пациентов. Однако на рубеже веков подобные описания становятся чрезвычайно редкими. В неврологии не оказывается места для чего-то экзистенциального.

В то время как классическая неврология сохраняла и продолжает сохранять свою важ­ность и остается незаменимой для изучения «низших» функций, постепенно становилось ясно, что требуется новый подход, новая наука. Эта потребность достигла кризиса во время Второй мировой войны. Новая наука нейропси­хология, предзнаменования которой появились в 1930-е годы, достигла совершеннолетия в Советской России и особенно в трудах Лурия (РА. и А.Р — отца и сына), Леонтьева, Бернштейна и других. Во время Первой мировой войны немногое делалось — и могло быть сделано — для пациентов с невроло­гическими повреждениями. Они получали физиотерапевтические процедуры в надежде, что время и природа придут на помощь. К появлению нейропсихологии во время Второй мировой войны привел спрос на нейротерапию; родились концепции, выходившие за рамки функции. Было обнаружено, что больные с поражениями мозга и иными неврологическими поражениями испытывают странные трудности в деятельности. Нейропсихология имела целью стать наукой, изучающей действие, и ее центральной концепцией стала не функ­ция, а «функциональная система» и «произ­водительность».

Классическая неврология была по сути статичной: ее моделью была модель фикси­рованных центров и функций. Нейропсихология же, с другой стороны, по сути динамична: она рассматривает бесчисленные системы в посто­янном взаимодействии и взаимовлиянии. «Ор­ганизм — единая система», — писал Лурия, и это и есть кредо нейропсихологии. Картина, которая возникла, была картиной велико­лепной, саморегулирующейся динамичной ма­шины, и ее величайший теоретик, Н.А. Бернштейн, является истинным основателем кибернетики — за пятнадцать лет до Нормана Винера.

Эта великолепная машина обладает «программами», «энграммами», «внутренними образами», «схемами» — способами действия, процедурами, которые можно анализировать и которыми можно в определенной мере управлять. Там, где классическая неврология довольно беспомощно говорит о снижении функции, нейропсихология более конструк­тивно выявляет пораженную систему или взаимодействие систем и пытается добиться реабилитации благодаря развитию новой системы или системы систем, что становится возможно благодаря свободе, пластичности нервной системы. Силы теории и практики с этой точки зрения делаются огромными. И тем не менее, как это ни удивительно, они остаются почти нереализованными на Западе.

Революционной книгой, которую я мельком упомянул, является «Восстановление дви­жения. Исследование функции руки после ранения» А.Н. Леонтьева и А. В. Запорожца. Я ни разу не встречал коллег, которые бы ее чи­тали, хотя в 1948 году она вышла в английском переводе. В ней описывается синдром, сходный с моим собственным, у 200 солдат с хирурги­чески излеченными поражениями руки. Несмотря на анатомическую и неврологическую целостность, по крайней мере в терминах клас­сической неврологии, в каждом случае имели место глубокое расстройство и неработо­способность. Излеченные руки оставались бес­полезными и ощущались как чужие их вла­дельцами, подобно предметам или «под­дельным рукам», прикрепленным к запястьям. Леонтьев и Запорожец говорили о «внутренней ампутации», связанной с «диссоциацией гно­стической системы», нормально контроли­рующей руку и подтверждающей ее наличие, как следствии инактивации в силу ранения и операции. Цель терапии, таким образом, — вызвать реинтеграцию «расколотых» гности­ческих систем. Как это делается? Благодаря использованию рук. Однако это не может быть сделано прямо или целенаправленно (иначе диссоциация вообще не развилась бы). Команды произвести движение бессмысленны, они не работают. Что нужно, так это придумать какой-то «фокус» — например, занять пациента сложной деятельностью, в которую неумыш­ленно вовлекается рука. Отчужденную часть, так сказать, обманом заставляют действовать, сделав участницей сложной дея­тельности. В тот момент, когда такое случается,

— а обычно это происходит внезапно, — ощущение нереальности, отчуждения исчезает, и рука неожиданно начинает чувствовать себя живой, больше не довеском, а частью человека.