Ноги из глины

Рон вел на веревке серо-бурого терьера с изодранными ушами. Но, по правде говоря, со стороны было трудно судить, кто кого ведет на самом деле и кто из этих двоих, если что, опустится на землю, повинуясь хозяйскому приказу: «Сидеть!» Потому что, хотя собаки-поводыри для тех, кто обделен зрением или слухом, – привычное явление во многих мирах, Старикашка Рон был первым, чей пес взял на себя мыслительные функции.

Пес, а вслед за ним и нищие направлялись к темной арке моста Призрения, который по меньшей мере один из них называл домом. Другие называли его соответственно «Кхххррр-тьфу!», «Ха-ха-ха! Ой!» и «Разрази меня гром, десница тысячелетия и моллюск!»

Они брели вдоль реки и передавали из рук в руки жестяную банку, из которой по очереди отпивали, рыгая и причмокивая.

Пес остановился. Нищие за его спиной чуть не налетели друг на друга.

Кто-то шел им навстречу по набережной.

– О боги!

– Тьфу!

– Ой!

– Разрази его гром!

Нищие прижались к стене, и мимо них проковыляла бледная фигура. Она хваталась за голову, как будто пыталась за уши поднять себя над землей, и время от времени билась лбом о близлежащие здания.

На глазах у нищих она выдернула из земли причальную тумбу и начала колотить себя по голове. Наконец чугун не выдержал и треснул.

Фигура бросила тумбу, запрокинула голову, разинула рот, из которого полился красный свет, и заревела раненым быком. А потом, шатаясь, пошла дальше в темноту.

– Опять этот голем, – сказал Человек-Утка. – Белый который.

– Хе-хе, у меня, бывает, по утрам так же башка трещит, – сказал Арнольд Косой.

– Я в големах кое-что смыслю, – сказал Генри-Гроб и тщательно выверенным плевком сбил со стены жука в двадцати футах от себя. – Они так не орут. Нет у них голоса.

– Разрази меня гром, – сказал Старикашка Рон. – Хрусь-хрясь – и в топку вместе с моллюском! А червячок-то в другом сапоге. Попробуй проверь!

– Он говорит, это тот самый, которого мы недавно видели, – сказал пес. – Помните, когда кто-то прихлопнул старого священника.

– Думаешь, надо кому-то доложить? – спросил Человек-Утка.

Пес покачал головой.

– Не надо, – сказал он. – У нас тут теплое местечко, незачем его светить.

И они впятером похромали дальше в сырую тень.

– Чтоб им пусто было, этим големам! Отбирают у нас работу…

– Но у нас же нет работы.

– Вот видишь, а я о чем!

– Что сегодня на ужин?

– Грязь и подметки от ботинок. Хррр-тьфу!

– Тысячелетняя десница и моллюск, вот что.

– Здорово все-таки, что у меня есть голос. Могу сам за себя говорить.

– А тебе утку не пора кормить?

– Какую утку?

Туман вокруг Пяти-Семидворья мерцал и шипел. Языки пламени лизали его клубы, едва их не поджигая. В формах остывало жидкое железо. Из цехов раздавался грохот молотов. Не время подгоняло кузнецов – их подстегивал куда более требовательный голос расплавленного металла. Хотя уже близилась полночь, в «Плавильнях, Цехах и Кузнях Рукисилы» вовсю кипела работа.

В Анк-Морпорке было много Рукисил. Это очень распространенная гномья фамилия. Именно этим соображением руководствовался Томас Смит, когда решил сменить имя. Хмурый гном с молотом, украшавший собой его вывеску, был не более чем фантазией художника. Люди привыкли, что лучшие мастера по железу – гномы, и Томас Смит счел за благо не спорить.

Разумеется, Комитет Равного Роста выступил с возражением, но дело как-то замялось, потому что, во-первых, сам комитет по большей части состоял из людей, ибо гномам было некогда хлопотать о своих правах[14], а во-вторых, основные претензии сводились к тому, что господин Рукисила, урожденный Смит, слишком высокий, что являло собой очевидный пример дискриминации по росту и противоречило самим правилам комитета.

Тем временем Томас отращивал бороду, нахлобучивал железный шлем, когда приходила проверка от комитета, и на каждый доллар накидывал двадцать пенсов.

Молоты ритмично падали на наковальни, приводимые в движение огромным колесом, которое тянули быки. Здесь ковались мечи и отбивались до нужной формы железные пластины. Во все стороны летели искры.

Рукисила снял шлем (комитет снова ошивался где-то неподалеку) и вытер пот со лба.

– Диббук! Где тебя носит?

Он резко обернулся, почувствовав, что пустота за спиной вдруг заполнилась. Голем из литейного цеха стоял к нему почти вплотную, и пламя печей бросало отблески на темно-красную глину.

– Я же говорил тебе не подкрадываться! – заорал Рукисила, перекрикивая грохот.

Голем поднял табличку.

ДА.

– Как там твой святой день, закончился наконец? Я уже заждался.

СОЖАЛЕЮ.

– Ну ладно, раз ты снова с нами, становись-ка за молот номер три. И скажи Винсенту, чтобы он поднялся ко мне в кабинет, понял?

ДА.

Рукисила взбежал по лестнице в кабинет. На самом верху он обернулся и посмотрел на литейный цех, озаренный красным пламенем. Он увидел, как Диббук подошел к молоту и показал мастеру табличку. Как Винсент, мастер, посмотрел на табличку и отошел в сторону. Как Диббук взял заготовку для меча, подождал, пока молот несколько раз по ней ударит, а затем отшвырнул ее прочь.

Рукисила бросился назад.

Когда он был на полпути, Диббук положил голову на наковальню.