Ноги из глины

Это произвело мгновенный эффект на тех гостей, которые привыкли держать свои припудренные носы по ветру.

– И вправду! Отличная идея! И мне пинту «Ухмельного»!

– Замешательно! Мне тоше пинту!

– Всем «Ухмельного»!

– Но это же какой-то прохво…

– Замолчи!

Ваймс осторожно шел через Бронзовый мост, считая по пути гиппопотамов. Фигур на мосту было девять, но девятая прислонилась к парапету и что-то бормотала под нос. Ваймсу ее бормотание показалась знакомым и безобидным. Легкое дуновение ветра донесло до него запах, который перебивал даже вонь от реки. Этот запах возвещал: перед Ваймсом не просто какой-то попрошайка, а настоящий попрошаище.

– Разрази меня гром, я им сказал, становись да тяни! Десница тысячелетия и моллюск! Сказал им, говорю, а они…

– Добрый вечер, Рон, – сказал Ваймс, даже не удосужившись повернуть голову.

Старикашка Рон оторвался от парапета и зашагал следом за ним.

– Разрази меня гром, они меня хвать, а потом того, прямо вот так…

– Да, Рон, – согласился Ваймс.

– И моллюск… Разрази меня гром, говорю, мажьте хлеб на масло… Королева Молли передает, чтобы ты был осторожен, господин.

– Что? Что ты сказал?

– … и поджарьте как следует! – как ни в чем не бывало продолжил Рон. – Ох уж эти хорьки, замотай их в штанину, хвать меня и того!

Попрошайка развернулся и, волоча по земле полы грязной накидки, ухромал в туман вслед за своим песиком.

В людской царило форменное столпотворение.

– Что, еще «Старого Ухмельного»? – спросил дворецкий.

– Еще сто четыре пинты! – подтвердил лакей.

Дворецкий пожал плечами.

– Гарри, Сид, Роб, Джеффри, хватайте по два подноса и бегом в «Королевскую голову»! Одна нога здесь, другая там! Что он еще вытворяет?

– Ну, у них намечался поэтический вечер, но он сейчас травит байки…

– Салонные анекдоты, что ли, рассказывает?

– Не то чтобы салонные…

Даже удивительно, что на улице одновременно может стоять туман и моросить дождь. И то, и другое ветром задувало в комнату, и Ваймсу пришлось закрыть окно. Он зажег свечи на столе и достал блокнот.

Может, стоило обратиться к услугам беса-органайзера, но Ваймс предпочитал все записывать – по старинке, карандашом на бумаге. Так ему лучше думалось.

Он написал «мышьяк» и заключил это слово в кружок. Рядом вывел «ногти о. Трубчека», «крысы», «Витинари» и «госпожа Ветерок». Чуть ниже написал слово «големы» и тоже обвел его кружком. Сбоку оставил пометки «о. Трубчек?» и «господин Хопкинсон?». По некотором размышлении добавил еще несколько слов – «краденая глина» и «шамотная крошка».

А потом написал целую строчку:

«Зачем голему сознаваться в чем-то, чего он не делал?»

Посидел немного, глядя в пламя свечи, и добавил:

«Крысы едят все подряд».

Прошло еще несколько минут.

«Что такого ценного было у отца Трубчека?»

Снизу загремели доспехи: это вернулся ночной патруль. Послышался окрик капрала.

«Слова, – записал Ваймс. – Что было у господина Хопкинсона? Гномий хлеб → Не украден. Что еще?»

Он посидел, вперившись взглядом в эти строчки, написал «выпечка», подумал, стер это слово и заменил его другим: «Печь?» Он обвел его, обвел слова «ворованная глина» и соединил два кружка.

У старого священника под ногтями был мышьяк. Может, он травил крыс? У мышьяка много применений. Его можно запросто купить у любого алхимика.

Он написал «Мышьяковый монстр» и прикинул, как смотрятся эти слова. Под ногтями обычно находят грязь. После драки – следы крови или кожи. А не жир и мышьяк.

Он снова окинул взглядом страницу и, еще чуть-чуть подумав, написал: «Големы не живые. Но думают, что живые. Что делают живые? → Дышат, едят, гадят».

Он оторвал карандаш от бумаги, посидел немного, глядя в туман, и аккуратно вывел:

«И производят себе подобных».

По спине пробежали мурашки.

Он обвел имя покойного господина Хопкинсона и провел линию к другому кружку, в котором написал: «У него большая печь».

Хм-м. Шельма говорил, что в хлебной печи глину правильно не обожжешь. Но, может, кто-то обжег ее неправильно.

Он снова посмотрел на пламя свечей.

Они же не могли, правда? О боги… Нет, конечно, не могли…

Но, если уж на то пошло, для этого нужна только глина. И священник, который знает, как написать нужные слова. И, по-видимому, кто-то, кто слепит саму фигуру, но за плечами у големов многие сотни лет ручного труда…

Руки у них были здоровенные. Как будто вечно сжатые в кулаки.

Ну а потом они первым делом решили избавиться от свидетелей, да? Они, наверное, даже не знали, что убили людей. Думали, что просто выключили…

Он нарисовал еще один кружок, довольно кособокий.

Шамотная крошка. Старая глина, мелко истолченная.