Ноготки

Каждую ночь мне снилась та самая женщина, лежащая на асфальте. Во сне я не видела ее лица, только огромные глаза, смотрящие почему-то не осуждающе, а вопросительно недоуменно. На следствии стало известно, что она страдала Альцгеймера. Близких у нее не было, лишь какая-то дальняя родня, которая мало интересовалась ее судьбой.

Потом она пропадала из сна, мне становилось чуть легче, и пронизывающее все мое естество раскаяние отступало.

Кира тоже мне снилась. Она тянула ко мне свои ручки и звала, звала. А я кричала ей, что я здесь, но она почему-то не слышала. И снова подо мною оказывалась мокрая, от слез, подушка и душу разрывала тоска по моей малышке, и до рассвета, не смыкая глаз, я смотрела на сполохи встречных огней, пробегающих по стенам и полкам вагона.

Что ждет там меня, в другой, непривычной жизни? Смогу ли я вынести все? И понимаю – должна. Обязана. Ради дочки. Ради мужа. Ради нас всех.

***

– Белла Аркадьевна Серебрянская, – начальник колонии отрывает взгляд от документа и смотрит мне прямо в глаза. Через десять секунд я опускаю веки. Губы подполковника трогает еле заметная ухмылка, но не злая. Покачивая головой, он вновь возвращается к моему «делу».

– Ну что же, осужденная Серебрянская, будем, что называется, замаливать грех. А лучше всего он замаливается работой. А работы у нас, что называется, не бей лежачего.

Странно, но мне начинал нравиться этот худощавый мужик, с проседью в волосах и проницательным взглядом серо-голубых глаз. Он не производил впечатление тех беспринципных начальников, что, бывало, показывали в фильмах про Зону, и мои первые страхи стали рассеиваться.

– Чем занимались там, – он в характерном жесте махнул головой, – за периметром. В деле написано были домохозяйкой?

– Да.

– Что же, больше никаких увлечений?

– Зачем вам….

– Андрей Петрович, – пригладив пальцами седые виски, назвался он. И продолжил:

– Работа у меня такая, Белла Аркадьевна.

Почему-то он упорно называл меня по имени-отчеству. Видимо, так ему просто нравилось.

– Пишу книги, – я решила не упираться.

Он хмыкнул:

– Творческий человек, значит? Это хорошо. В работе, что называется, пригодится.

Говорил он это серьезно или шутил, было не понятно, однако, совсем скоро, мне представилась возможность об этом узнать.

– Жди в коридоре, – неожиданно с имени-отчества он перешел на «ты», и, потеряв к моей персоне интерес, крикнул:

– Следующий.

В дверях появилась девушка. На вид ей можно было дать лет шестнадцать. Тонкая и хрупкая, со светлыми волосами и нежными веснушками на испуганном лице. Мы проводили друг друга взглядами, и я вышла из комнаты, оставив начальника колонии знакомиться с новой «жиличкой».

Приземистое здание местной администрации, недавно отремонтированное, внутри и снаружи, о чем свидетельствовали: чистая, еще не затертая бело-голубая обшивка фасада, новые, пластиковые двери и окна, а так же не выветрившийся запах масляной краски, остались позади.

Молчаливая, судя по лычкам, майор полиции сопроводила нас в общежитие. На территории их было два, но женская половина колонии обитала лишь в одном из них, в отдельном крыле, с отдельным входом. Мы поднялись на второй этаж.

– Алевтина, принимай новеньких, – как-то устало, без намека на приказной тон, сказала заместитель начальника, пропуская нас в комнату.

Навстречу поднялась женщина, одетая в спортивные трикотажные брюки темно-зеленого цвета и серую майку-боксерку.

Комната оказалась чистой и светлой: стены выкрашены в холодный голубой тон, на полу выстлан коричневый, под «дерево», линолеум, потолок со встроенными светильниками сверкал белизной. Так же, имело место одно большое пластиковое окно, без решеток; шесть, выкрашенных в тон стенам кроватей, две из которых, оказались, застелены, а так же несколько сдвоенных тумбочек между ними. У окна стоял небольшой стол с задвинутыми под него тяжелыми табуретами, а у входа, по разные стороны, два шкафа. Вся обстановка, была какая-то нежилая и видом напоминала казарму, где совсем недавно произвели ремонт.

– Кидайте шмотки сюда, – Алевтина показала на не застеленные койки, – и помогите шторы повесить. А то живем, как на вокзале!

***

Свинарник, являлся личным подсобным хозяйством колонии, и был построен еще в начале восьмидесятых, прошлого века. С тех пор, здесь мало что изменилось и в отличие от условий, в которых сейчас существовали отбывающие здесь наказание преступники и преступницы, которые хоть и с натяжкой, но можно было назвать приемлемыми, свинкам приходилось жить иначе. Но животные не люди – жалобы писать в Прокуратуру не умеют. Побелили стены – и то хорошо. А запах? Ну что запах. Свое, оно, как говорится, не пахнет.

Уже неделю я и Марина, та самая девчонка, что прибыла в колонию в один день со мной, работали здесь, и мне уже казалось, что запах навоза пропитал не только всю мою одежду, но и волосы, въелся в кожу.