Ноготки

Минут через пять, до меня дошло, что Степан не шевелится. Я проверила пульс, он был еле слышим.

– Белла, – Марина пыталась прикрыть оголенную грудь рваной рубашкой, – он что, мертвый?

– Живой.

Она разрыдалась.

– Маринка, хватит реветь, – я сняла с вешалки висящий в этом углу темно-синий рабочий халат ветеринара и бросила его девушке. – Одевай и иди в медчасть.

– А ты?

– Буду решать, что с этим делать, – я показала на все так же лежащее на грязном полу тело мужчины.

У нее округлились глаза.

– Хватит придумывать, – пресекла я ее воображение. – Пойду к Николаю, у него нашатырь должен быть в аптечке.

***

– Нехорошо, заключенная Серебрянская, начинаете отбытие своего наказания.

– Мне нужно было присесть рядышком и наблюдать?

– А вы, что называется, не ерничайте! – начальник колонии опять перешел на «вы». – Не стерлось бы у Малининой от одного раза!

Я остолбенела. Подполковник видимо понял, что ляпнул что-то не то. Тон его смягчился:

– Ты ведь могла убить Чубенко, – имея в виду Степана, сказал он.

– В чугунной голове мозгов нет, – съязвила я.

– Это у тебя мозгов нет, – снова взъелся подполковник. – Тебе ведь уже совсем другой срок светил. Ты это понимаешь? И не здесь. Здесь что? – Хоть какая, да свобода! А в Зоне таких как ты, – он сделал жест руками, – в бараний рог!

– Андрей Петрович, я не специально. Я как увидела…. Какое-то помутнение.

Оправдание было слабым, но подействовало.

– Ладно, – успокоился он. – Пока Чубенко на больничном, работайте. Потом переведем вас в теплицу.

Вечером, местные «старожилки» рассказали, что подобные происшествия в колонии не редкость, особенно с новенькими и вместо того чтобы пожалеть, подкалывали Марину:

– Надо было расслабиться и получить удовольствие, – смеялись они, глядя, как та вся цепенеет от этих слов.

«Да, с волками жить – по-волчьи выть», – подумала я, когда узнала, что многие местные женщины не стеснялись «подзаработать» таким способом, поэтому и отдала свой айфон Алевтине. Не совсем отдала, конечно – поменяла на ее старенькую кнопочную «нокию», понимая, что с такая игрушка будет вызывать только зависть, а следовательно, и проблемы. Мне не нужны были проблемы, хоть и до боли было жаль расставаться с айфоном, одной из немногих вещей напоминавших о доме, дочери и муже, о той благополучной жизни, что осталась за стенами колонии. Нужно было приспосабливаться. Зато, Алевтина, имевшая авторитет, относилась ко мне мягче, чем даже к той самой, несчастной, Маринке.

Больше всего я горевала о фотографиях и видео с дочкой, что остались в моем телефоне, но «добрая» Алевтина где-то умудрилась распечатать парочку. Они были черно-белые, размытые, но теперь, дочка и муж всегда были «со мной».

Иметь телефон здесь не то что бы возбранялось, но и открыто пользоваться не разрешалось. В любой момент его могли изъять, а назад не вернуть. Поэтому все, и я тоже, звонили родственникам и знакомым лишь по вечерам, стараясь не «светить» средство связи.

Каждый день, перед сном я разговаривала с дочкой. С Москвой у нас были разные часовые пояса, и когда я ложилась спать здесь, там, наступало время и для ее сна. Муж оплачивал все звонки и я могла говорить со своей девочкой. А когда она засыпала, трубку брал муж. Он рассказывал, как прошел их день, а я как мой.

– Начальник сказал – никаких свиданий в ближайший месяц, – жаловалась я ему, слыша тяжелый вздох на том конце.

– Как ты? – задавал он свой неизменный вопрос, а я отвечала:

– Хорошо. Все хорошо. Не волнуйся за меня.

Мы немного молчали, потом прощались.

Иногда звонила Алка.

– Белла, – возмущалась она, – не смей никуда влезать. Твое обостренное чувство справедливость до добра не доведет. Запомни, там – все преступники! Убийцы и всякие…. И вообще! – у нее не хватало слов описать кто там вообще.

– Я тоже тут не за красивые глаза, – отвечала я Алке. После этих слов она замолкала, вздыхала и прощалась до следующей связи.

***

Прошло еще три недели, и месяц моего пребывания в колонии. Чубенко выписался. Он не понес никакого наказания и просто вернулся на работу. Видимо, начальство посчитало, что сотрясения мозга с него достаточно. Нас с Мариной, как и обещал подполковник, перевели в теплицу. Не сказать, что здесь оказалось легче. Да, запаха не было, зато очень жарко и влажно. Дни последнего месяца лета, на редкость для этих мест, стояли жаркими, а климат-контроль постоянно барахлил. Мы выходили с работы, будто выныривали из горячего водоема: мокрые и потные.

Но меня волновало даже не это. Душевые в недавно построенном общежитии работали, и воды, в том числе горячей было в избытке. Можно было смыть с себя и пот и грязь. Но как смыть с себя мужской похотливо-оценивающий взгляд я не знала.

Из-за постоянной жары мы раздевались, чуть ли не до трусиков, щеголяя в коротких шортах и с открытыми пупками, будто на пляже.

Кроме нас, в теплице работало еще пять женщин и два парня. Один из них, белобрысый и худой, словно жердь, Макс, жених Ирки Шестаковой – «старшей», или как здесь называли – бригадира, соседствующей с нами комнаты в общежитии.