Ногти (сборник)

Тем временем Серафим Дмитриевич, после бесполезных сюсюкающих просьб, перешел к угрозам и ругательствам, но Александра Геннадьевна не слышала его требовательных криков из-за плеска воды. Наконец, стремительно изогнувшись всем телом, Александра Геннадьевна с силой выдохнула воздух, и ее слюна прилипла к потолку.

А в это время Серафим Дмитриевич, после изнурительных ударов с разбегу о дверь, выбил ее и ворвался в ванную, но поскользнулся на каком-то плевке и упал, ударившись головой.

Александра Геннадьевна выволокла его и усадила на стул, а сама села ему на колени и стала так неприлично заигрывать, что Серафим Дмитриевич рассвирепел и даже решился поднять на нее руку. Александра Геннадьевна мгновенно уловила это и, слетев с колен мужа, молниеносно закатилась под кровать, а рука Серафима Дмитриевича, не найдя рожи Александры Геннадьевны, со всего размаху ударилась об пол, и Серафим Дмитриевич выбил себе два пальца.

Первую минуту, ошалев от боли, Тахтыров сидел смирно, а потом кинулся охлаждать распухшие пальцы. Для снятия нервного стресса он решил полежать в прохладной воде и, выпустив грязную, лег в пустую ванну, чтобы свежая вода постепенно омывала его тело.

Серафим Дмитриевич был невысокого роста и потому настолько хорошо умещался на дне ванны, что его можно было в ней хоронить. Когда вода поднялась ему до подбородка, он захотел изменить свое положение, но, как говорится, не тут-то было — он застрял и не мог пошевелить ни головой, ни ногами.

Серафим Дмитриевич здорово перепугался, так как понял, что обречен на постепенное утопление. Он принялся жалостно звать Александру Геннадьевну, чтобы она его освободила, но та, зная подлый характер Тахтырова, преспокойно лежала под кроватью и не высовывалась.

Прибывавшая вода залила Серафиму Дмитриевичу рот, и он лишился возможности кричать. Когда он совсем отчаялся, струя в кране внезапно выдохлась и оборвалась. Серафим Дмитриевич лежал, боясь шевельнуться, чтоб ему не натекло в нос, ожидая, когда кто-нибудь придет умыться. Но тут плевок Александры Геннадьевны, собравшись в каплю, сорвался с потолка и упал в ванну. Это и была та самая последняя капля, после чего вода затекла Серафиму Дмитриевичу Тахтырову в нос, заполнила легкие, и он захлебнулся.

На мгновение он ослеп

На мгновение он ослеп.

В линзы бинокля попали и тридцатикратно увеличились солнечные лучи. Несколько минут, чертыхаясь, Анатолий Дмитриевич массировал веки, пока не улеглись огненные футуристические пейзажи. Когда он прозрел, солнце уже провалилось в невесть откуда взявшиеся тучи и заморосил дождь. Под шинелью невыносимо парило.

— Ну, что скажете, корнет? — Анатолий Дмитриевич передал бинокль стоящему рядом юноше с нежным, как у сестры милосердия, личиком.

— Горят наши станичники, — незамедлительно отозвался корнет, подделывая голос под бравый и стреляный.

— И вас ничто не настораживает? — Анатолий Дмитриевич в который раз прошелся взглядом по знакомой до отвращения местности — река, а за ней череда коптящих овинов вперемежку с хатами.

— А что тут особенного, война есть война. Подожгли, вот и горят. — Корнет расплылся в беспечной улыбке.

— С такими аналитическими способностями, — устало и потому особенно язвительно сказал Анатолий Дмитриевич, — вам, корнет, лучше бы оставаться дома возле сестер и maman, a не соваться на фронт. Любая мелочь на войне имеет решающее значение. — Корнет подозрительно побагровел, и Анатолий Дмитриевич сразу же пожалел о своей резкости. «Черт, еще расплачется», — подумал он. — Вы Конан Дойла читали? — спросил он, уже смягчаясь. — Помните дедуктивный метод? Осмыслив существование капли, мы можем осмыслить океан, заключенный в этой капле, не так ли? Сегодня какой день?

— Четверг, господин поручик, — буркнул корнет.

— Вот, а горят станицы с воскресенья, — назидательно сказал Анатолий Дмитриевич. Он помолчал, будто в воспитательных целях, с отвращением понимая, что не может сделать из этого факта никаких здравых выводов. На ум ничего путного не приходило, только появилось какое-то навязчивое балалаечное треньканье в ушах. — Вы не обижайтесь на меня, голубчик. С самого утра в голове звенит и настроение отвратительное. — Анатолий Дмитриевич через силу улыбнулся. — У вас, случайно, выпить не найдется?

Он поспешно взял протянутую флягу.

— Портвейн, — небрежно сказал корнет, — единственное, что было в этой ужасной корчме, я хотел, разумеется, коньяку взять…

— Не имеет значения, — поручик привычным движением взболтал содержимое, — как говорится, не будь вина, как не впасть в отчаяние при виде всего того, что совершается дома! — Жидкость по вкусу напоминала древесный спирт пополам с вареньем. Сжигая горло, он сделал два глотка. — Но нельзя не верить, чтобы такой портвейн не был дан великому народу! — Анатолий Дмитриевич благодарно кивнул, передавая флягу обратно.

— Ваше здоровье, господин поручик! — Корнет, очевидно, наученный недавним опытом, отхлебнул весьма осторожно, без лишнего гусарства.