Ноктэ (ЛП)

Сажусь за стол, не говоря ни слова. Я не расчесала волосы и не оделась. Но они оба делают вид, что ничего не замечают.

Финн накладывает мне тарелку и пододвигает её через стол.

— Тебе лучше? — осторожно интересуется он.

Я киваю, глядя на еду, и закидываю в рот ложку.

— Ты пробыла в постели четыре дня, — добавляет он, не сводя с меня глаз.

— Четыре? — Я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, а затем поворачиваюсь к отцу. Папа кивает, старательно сохраняя бесстрастное выражение.

Я снова опускаю глаза.

— Я сильно устала. — И замолкаю, замечая, насколько бескровными выглядят мои руки, держащие вилку. Бледные, тощие, вялые. Мне действительно нужно взбодриться. Подышать свежим воздухом. Перестать быть жалкой. Но сначала…

— Деэр звонил? — Я не могу не спросить.

Они молчат, потом папа кивает.

— И? — Я слышу надежду в своём голосе и ненавижу это.

— И ничего, — твёрдо отвечает он. — Просто интересовался, как у тебя дела. Ты не готова к встрече с ним, Калла. За последнюю пару месяцев ты через многое прошла. Тебе нужно сосредоточиться на себе, а не на Деэре.

Меня пронзает боль, и я отворачиваюсь, смотрю в окно, на пустой гостевой домик Деэра.

Они не понимают. Именно он держал мою голову на плаву эти последние несколько недель. Не знаю, почему я так сильно от него завишу, но я просто завишу. Вот только я прогнала его, поскольку, очевидно, я сумасшедшая.

Я отправляю в рот вторую ложку.

— Спасибо за еду, — говорю Финну. Он кивает.

Я жую и глотаю, стараясь не смотреть на отца. Всё ещё злюсь на него.

Я настолько зла, что лёгкие горят, а горло сжимается.

В рот отправляется третья ложка. Когда я жую, мне кажется, что во рту опилки, и мне ни за что не удастся их проглотить, потому что горло слишком сильно горит, а я не могу дышать.

Какого чёрта?

В замешательстве я смотрю на тарелку. Польская колбаска, квашеная капуста, яблоки… и орехи пекан.

Орехи пекан.

Мои руки тотчас подлетают к горлу, поскольку после трёх ложек оно уже отекло и не пропускает воздух.

Я хриплю, пытаясь вдохнуть. В груди распространяется жар, а все сосуды в лёгких начинают расширяться. Я чувствую, как каждый из них пульсирует в моей грудной клетке, растягивается, набухает.

— Пап, — удаётся прохрипеть мне, вставая со стула. Он бросается вперёд, чтобы подхватить меня, и я падаю в его объятия, пытаясь дышать онемевшими лёгкими.

Я втягиваю воздух, но он не проходит. Воздух не может попасть в отёкшие ткани моего горла. Будто тиски, стягивающиеся и сжимающиеся.

Я — рыба, выброшенная из воды, и всё вокруг превращается в шум, но я не могу разобрать слов. Свет размывается в одно огромное пятно, и в голову пробивается одна единственная мысль, прежде чем всё исчезает.

Кто-то только что меня отравил.

***

Ещё даже не открыв глаза, я уже знаю, где нахожусь. И знаю почему.

Кто-то накормил меня орехами.

Кто-то.

Финн.

Это знание ошеломляет меня, и поэтому я просто сосредотачиваюсь на том, где нахожусь.

Я узнаю стерильный медицинский запах больницы. Прислушиваюсь с закрытыми глазами, различая резиновый скрип обуви медсестёр, гудки аппаратов, тихое бормотание в коридоре.

У меня в носу трубка. Кислород. Комната вращается, и я фокусируюсь на ней.

Сосредоточься, Калла.

Открываю глаза, и комната вращается. Я снова фокусирую взгляд.

— Калла?

Папин голос тихий и спокойный. Не поворачивая головы, нахожу его глазами сидящим в углу на стуле и с беспокойством наблюдающим за мной.

— Я не умерла?

Он улыбается.

— Нет. Слава богу.

Мои воспоминания смутные.

— Там были орехи, — припоминаю я, — в моей тарелке.

Отец съёживается.

— Да. Прости, Калла. Я не заметил…

— Как давно я здесь? — спрашиваю я. Мой голос скрипучий, в горле саднит. По опыту знаю, что им, скорее всего, пришлось запихивать мне дыхательную трубку.

— Около четырёх часов. Мы вызвали «скорую». Ты всё время пробыла без сознания. Теперь с тобой всё будет хорошо. К завтрашнему дню ты будешь как новенькая, но врачи хотят оставить тебя на ночь, чтобы понаблюдать.

Я киваю.

Чувствую тяжесть, сонливость, заторможенность.

— Что со мной не так? — медленно выговариваю я.

— Тебе дали успокоительное, — нерешительно отвечает отец. Его взгляд сосредоточен на моём лице, словно он боится, что я сорвусь с катушек. Такое уже было?

— Где Финн?

Отец отводит глаза.

— Он не может здесь находиться, дорогая.

— Почему?

Отец вздыхает и снова переводит взгляд на меня.

— Ты знаешь почему, Калла.

Я закрываю глаза. Потому что Финн знает о моей аллергии на орехи. Он знал и всё равно дал их мне.

Это его вариант моего спасения? Спасения от чего? Печали? Сначала он хотел убить меня, а потом себя?

Боль проходит через меня, медленно, а потом быстрее, а потом невыносимо, словно волна.

— Мне нужно его увидеть, — говорю я, слова вызывают резь в лёгких.

— Нет. — Голос отца твёрд.

Я сворачиваюсь калачиком на боку, глядя вдаль, на облака, проплывающие над парковкой.

— Где он? — спрашиваю, не глядя на отца. Он не отвечает, и у меня мурашки бегут по спине.