Как можно скорее нахожу Каллу, свернувшейся на своей излюбленной скамейке и уставившейся вдаль. За двенадцать широких шагов я преодолеваю расстояние между нами.
— Кэл, ты готова?
Калла смотрит на меня как на незнакомца, но затем её лицо озаряется узнаванием, и она улыбается.
— Ты в порядке?
Голос Каллы обволакивает меня, словно одеяло.
Она помогает мне оставаться в здравом уме.
Так было всегда. И, кто знает, возможно, это началось ещё в утробе матери.
Я улыбаюсь совершенно нормальной улыбкой.
— Perfectus. —
— Ага.
Мы выходим из больницы на полуденный солнечный свет и садимся в машину. Я завожу двигатель и трясущимися руками выруливаю со стоянки.
Калла поворачивается ко мне, её зелёные глаза прикованы к моим.
— Хочешь о чём-нибудь поговорить?
Я отрицательно качаю головой.
— Разве я когда-нибудь хочу?
Она улыбается.
— Нет. Но знай, что можешь. Если захочешь.
— Знаю. — И я действительно знаю. — А знала ли ты, что древние египтяне сбривали брови, чтобы оплакать смерть своих кошек?
Я меняю тему, и Калла смеётся, отбрасывая с глаз тонкими пальцами свои длинные рыжие волосы. Эти глупые факты о смерти — наша фишка.
И поверьте мне, ради этого я сделаю всё, что угодно.
— Не знала, но, слава богу, теперь знаю, — отвечает Калла. — А что бы ты сбрил ради меня, если бы я умерла?
Я не могу показать ей, насколько мысль об этом меня пугает. Так что всего лишь пожимаю плечами.
— Лучше не давай мне такого повода.
Она выглядит испуганной, когда понимает, что сказала, учитывая недавнюю смерть мамы.
— Я не хотела… — начинает объяснять она, а потом замолкает. — Извини. Это было глупо.
Мы с Каллой близнецы. Глубину нашей связи не могут понять те, у кого её нет. Я знаю, что она имеет в виду, даже когда до неё самой не доходит смысл сказанного. Её вопрос вырвался прежде, чем она вспомнила о маме. Звучит глупо, но иногда на секунду мы можем забыть о наших потерях. На одну блаженную секунду.
— Не волнуйся об этом, — говорю ей, когда сворачиваю на шоссе.
Такие громкие голоса.
Слишком громкие.
Я закрываю глаза и крепко зажмуриваюсь, стараясь не слушать их.
Но голоса по-прежнему не умолкают, становясь всё настойчивее.
Я сжимаю руль с такой силой, что белеют костяшки пальцев, в попытке заставить голоса уйти.
Сегодня голоса звучат реальнее, хотя я знаю, что это не так. Это не мой голос, всего лишь имитация, страшная маска, самозванцы. Они не настоящие.
Лишь
А
Но становится всё труднее и труднее различать их.
4
QUATUOR
Летом у нашей горы появляется странная особенность: время словно замедляется, почти останавливается, и дни сливаются друг с другом. Один день перетекает в другой, затем в следующий, и вот я уже обнаруживаю, что снова еду на групповую психотерапию.
Однако на сей раз я достаточно быстрая, и забиваю право вести машину. Я игнорирую возмущённый взгляд Финна, когда мы садимся в автомобиль и, отъезжая от дома, самодовольно ему улыбаюсь (по-настоящему, а не фальшиво).
Мы съезжаем вниз по крутым склонам горы, и шины скрипят по мокрому от дождя гравию. Финн смотрит в окно, погрузившись в свои мысли, когда мы проезжаем «то место». Место, где разбилась и погибла наша мама.
К ближайшему дереву привязаны яркие цветные ленты, и рядом стоит маленький простенький крест. Здесь одиноко, благоговейно и тихо. Обычно я стараюсь игнорировать это место, потому что иначе оно слишком сильно заставляет болеть моё сердце.
Неожиданно Финн поднимает голову.
— Можешь остановиться?
Вздрогнув, я притормаживаю и съезжаю на обочину.