Ноктюрн

Радист поднялся в свою каюту и бессильно, тяжело, точно якорь в воду, упал на койку. «Хорошо, что капитан не дал говорить. Что толку говорить? Если ты человек — живи как человек! Докажи, что ты человек!..»

Марикита

Под палящим июльским солнцем округлые холмы пеклись, как караваи в печке. Их давно покрыл золотистый загар, а теперь от зноя они становились темно-бурыми. По склонам холмов серой треснувшей коркой тянулся каменный пояс. Среди камней попадались крупные глыбы гранита, под которыми были устроены бомбоубежища. Камни так накалялись, что на них невозможно было присесть. Даже сквозь толстые сандалии на веревочной подошве — испанцы их называют альпаргатами — чувствовался жар разгоряченного солнцем гранита. Люди изнывали в этом пекле и потели, как в бане. Они ждали ночи, когда кончится бой и немного спадет жара. А пока на берегах обмелевшей речушки Моралесы можно было лишь укрыться в тени под вечнозелеными каменными дубами, которым не страшны ни жара, ни холод и которые тверды как сталь.

Все окрестные жители были эвакуированы. Теперь в их каменных лачугах размещались штабы, санчасти, командные пункты, склады боеприпасов, кухни. И только в одном домике, неподалеку от позиций нашей батареи, по-прежнему жил старик крестьянин со своей женой и внучкой Марией, которую мы звали Марикитой.

Всякий раз, когда артиллеристы собирались под пышным дубом на берегу речушки, где стояла наша кухня, туда приходила и Марикита. Девочка была такой же коричневой и сухонькой, как выжженная солнцем степь. Она приходила босиком, в ситцевой юбочке, с глиняным кувшином под мышкой. Наш повар давал ей огромный ломоть хлеба, баночку сгущенного молока, а кувшин наполнял то супом, то кофе — смотря по тому, что имелось в запасе. Марикита благодарила и спешила обратно к бабушке с дедушкой. И так повторялось каждое утро, каждый вечер. А днем, когда гремели бои, вся семья, за исключением ослика, пряталась в пещере под гранитной глыбой.

Мы боялись, как бы на их убежище не упала бомба или снаряд, и потому не раз предлагали старику под прикрытием темноты, когда стихнет перестрелка, перебраться со своей семьей подальше в тыл. Мы даже обещали ему свой грузовик, ежедневно отправлявшийся в Эскуриал за боеприпасами. На него можно было бы погрузить и ослика, которым старики очень дорожили. Но дед не поддавался никаким уговорам.

— Ну куда я поеду? — упирался он. — Куда я там денусь? А здесь мы, слава богу, сыты. Спасибо вам за совет, только мы никуда не поедем.

Так они и остались жить у самой линии фронта, рядом с грохочущими пушками.

Как-то вечером после жарких боев под городком Брунетой старик поднялся со мной на Гвадаррамский кряж, где находился наш наблюдательный пункт. Он сказал, что хочет взглянуть на Мадрид. До столицы было далеко — несколько десятков километров, но в лучах заходящего солнца город был виден как на ладони. И только университетский квартал, где беспрерывно шли бои, кутался в коричневом тумане пыли и дыма.

— Там сейчас мой сын, отец Марикиты, — не без гордости заметил старик.

— Там недавно погиб мой приятель из Латвии, — сказал я.

Когда мы с ним вернулись обратно, было уже темно. Марикита, прижавшись к бабушке, сладко спала на прохладном земляном полу лачуги, положив ручонку на грудь.

Наутро фашисты предприняли наступление в нашем секторе. Они решили любой ценой вернуть Брунету, недавно занятую республиканцами совместно с интернациональными бригадами. Над нами все время кружили самолеты противника. В долине, недалеко от батареи, зажигательные бомбы подпалили высохшую степь. Она трещала гигантским костром, бросая к небу языки пламени и белые клубы дыма. Телефонные провода от батареи к наблюдательному пункту сгорели, связь была прервана. Мы задыхались в дымном пекле. Запрятав боеприпасы в блиндажи, с лопатами в руках мы бросились тушить пожар.

И тут случилось то, чего мы все опасались: фашистская бомба угодила в домик у реки. Когда рассеялся дым, и улеглась пыль, на том месте дымилась лишь груда развалин.

Мы поспешили туда. Я заглянул в пещеру, где обычно прятались Марикита и старики, но обнаружил там только дрожавшую от страха девочку.

— А где бабушка, дедушка? — спросил я.

— Они побежали спасать ослика, — едва слышно прошептала Марикита, в испуге прижимаясь ко мне.

Я сразу понял, что произошло с родными Марикиты, но не смел сказать ей об этом. Я остался с ней в пещере, пока товарищи раскапывали развалины и хоронили стариков на берегу речушки.

— Где же они так долго пропадают? — спрашивала девочка.

— Не беспокойся! — утешал я ее. — Они, наверное, решили отвести ослика подальше, в безопасное место.

— Отведи и меня туда! — просила Марикита.

— Сейчас нельзя, — сказал я, — фашисты стреляют, степь горит.

— А как же они могли?