Ноктюрн

— Одно другому не мешает.

— Ты не агитируй! Мне и так хорошо. А ты уверен, что вы победите?

— Не сомневаюсь. Останусь я жив или нет, не знаю, но то, что мы победим, за это ручаюсь.

— Вы настоящие черти! — снова сказал капитан. — Только бы нас подобрали союзники! Не то...

— Не надо отчаиваться раньше времени. Давай поспим, друг, до утра.

— Что-то не хочется, — отозвался капитан и добавил: — Честное слово, вы настоящие черти.

Пристегнувшись ремнями к доске, они расслабили мускулы и, покачиваясь на волнах, пытались задремать. Но сон не приходил. Особенно беспокойной была ночь для капитана: жизнь задала ему сложный кроссворд. Заснул Роберт Брун лишь под утро, так и не заполнив многих клеточек этого кроссворда.

На рассвете третьего дня из молочной дымки на горизонте вынырнул темный силуэт корабля, и капитан закричал в восторге:

— Союзники!

С помощью капитана Антон Вейш взобрался на узкий обломок и принялся размахивать белой рубашкой. Они оба думали об одном и том же: только бы их заметили!

Человек ли ты?

Шторм никогда не начинается внезапно. Опытные моряки чувствуют его приближение даже тогда, когда барометр стоит на «ясно» и ни одна метеорологическая станция еще не предупреждает о том, что в таком-то районе моря ожидается ветер во столько-то баллов. Так случилось и в этот раз.

Пока пароход «Мемель» покачивался на волнах Средиземного моря, обычный наблюдатель не заметил бы ни малейшего признака шторма. Зеленоватые воды лениво переливались в лучах палящего солнца, прозрачное небо сияло, и лишь к северу, там, где берег Испании изрезан горным хребтом Сьерра-Невада, лежало серое грозовое облако. Окутав пушистым клубком снежные вершины, оно поило влагой и без того плодородную и цветущую долину Вега де Гранада.

Тем не менее капитан «Мемеля» Заринь почувствовал какую-то перемену в воздухе. Морские птицы, с криками сопровождавшие пароход от самого Мессинского пролива, умолкли, и их стало меньше. Море в лучах заката загорелось зловещим багровым светом, весь горизонт охватило полыхающее зарево, предвещавшее перемену погоды и ветер. В довершение всего на правой ноге капитана нестерпимо заныла старая рана — память о второй мировой войне.

— Будет шторм, — сказал капитан Заринь радисту Виртманису.

— Ничего подобного, — самоуверенно возразил Виртманис. — На этот раз, товарищ капитан, предчувствия вас обманывают. Только что радиостанция Малаги сообщила ожидаемый прогноз погоды. Завтра над морем будет сиять солнце.

— Поживем — увидим, — ответил капитан, глубоко уверенный в правильности своих предположений. Он не любил вступать в споры с Виртманисом. Молодой человек неплохо справлялся с обязанностями радиста, но был для своих лет слишком самоуверен. Виртманис, очевидно, считал, что за недолгие школьные годы он накопил больше знаний, нежели все остальные члены команды, прошедшие долгую, суровую школу жизни. Самомнение радиста раздражало не только капитана, но и других членов команды, поэтому он жил обособленно.

Капитан, как всегда, оказался прав. Ветер, поднявшийся перед самым восходом солнца, крепчал с каждым часом. Корабль входил в Гибралтарский пролив. За мысом Европа берега Испании и Африки подошли совсем близко. В бинокль видно было, как бьются о прибрежные скалы вспененные ветром волны.

Сдав вахту, первый штурман Миезитис не пошел, как обычно, отдохнуть в каюту, а остался на мостике и, не выпуская из рук бинокля, пристально всматривался в берег Испании. Это был крепкий сорокапятилетний человек с темным морским загаром и выцветшими от солнца, мягкими, как у ребенка, волосами, задумчивый и тихий.

— Что ты там так пристально высматриваешь? Уж не невесту ли? — поинтересовался капитан Заринь, переступив с больной ноги на здоровую. — Где ты ее оставил? В Мадриде, Валенсии или Барселоне?

— Мадрид, Валенсия, Барселона, — словно во сне, повторил Миезитис.

— Красавица?

— Красавица, — ответил Миезитис, многозначительно улыбаясь.

— Как ее звали? Карменсита?

— Тульская винтовка, — отшутился Миезитис, и капитан громко расхохотался.

— Не болтай глупости! Не может быть, чтобы за два года тебя ни одна не сумела пленить. Испанки — огонь, о который и не такие, как ты, обжигали крылышки.

— Мне не посчастливилось, товарищ капитан. До тех пор, пока меня не ранило, я не покидал фронта.

— А в госпитале?

— Признаться, товарищ капитан? — улыбаясь, спросил Миезитис.

— От капитана ничего не полагается скрывать.

— Тогда признаюсь. В госпитале влюбился. Но это была не испанка и ее звали не Карменсита. Это была девушка из госпиталя Интернациональной бригады, французская девушка Лиси́.

— Лиси́? Удивительное имя! — воскликнул капитан.

— Да, Лиси́, — повторил Миезитис, это имя прозвучало для него прекраснейшей музыкой. — Ли-си!..

Капитан понимающе хлопнул его по плечу.

— Смотри, смотри, может быть, и увидишь ее на берегу.

— Нет, товарищ капитан, — горестно отозвался Миезитис. — Лиси я уже никогда не увижу. Ее... в Альпах расстреляли... гитлеровцы...

— Расстреляли? — не веря своим ушам, переспросил капитан.