Ноктюрн

— Рига не медведь, в Лес не убежит, — насмешливо сказал радист и, войдя к себе в рубку, включил Лиссабон, передававший оглушительную джазовую музыку. Во время шторма Виртманис всегда включал громкую музыку, чтобы не слышать рева моря и отогнать мрачные мысли. Сегодня на сердце у него было тревожно, хотя внешне он старался сохранять спокойствие и даже пытался бравировать. В разговорах с окружающими он держался так, будто ему на все наплевать: и на шторм, и на страх, и на график — словом, на все.

Две ночи команда «Мемеля» боролась со штормом, туманом и разъяренным океаном. Другие корабли, очевидно, успели укрыться в гаванях — за все это время «Мемель» встретил только один гигантский океанский пароход и небольшой норвежский транспортный корабль с изрядно потрепанным грузом крепежного леса. В Бискайском заливе туман рассеялся, но шторм бушевал еще яростнее. На всем необозримом пространстве хаотически громоздились массы воды, словно грозная, вздыбленная ураганом пустыня вела хоровод вокруг одинокого путника. Ветер, тучи и бурлящая вода — вода, вода и вода! Команда знала: этот шторм, эту неумолимую природную стихию нужно победить, ибо это единственное, что может спасти не только их самих, но и маленький морской красавец «Мемель» с драгоценным для родной Риги грузом.

На третий день к вечеру ветер начал слабеть и наконец стих окончательно. Однако разъяренный океан еще бушевал по-прежнему. Редкие, непривычно огромные зеркальные волны, перекатываясь через борт, со страшной силой ударялись о стены кают. Временами корабль высоко вздымало на гребень волны, чтобы в следующий момент погрузить в глубокую расселину между волнами.

Около полуночи капитан Заринь при ярком свете луны заметил, что волной сорвало кусок брезента с крышки люка, ведущего в трюм. Этим нельзя шутить — в трюм могла проникнуть вода!

— Я спущусь и проверю, — сказал он смертельно уставшему Миезитису, который опять стоял у штурвала. — Если потребуется, позовем кого-нибудь помочь.

Как только капитан вышел из штурманской рубки, на нос корабля с огромной силой обрушилась волна высотой с трехэтажный дом. Перекатившись через палубу, она ударилась в иллюминаторы рубки. Одно стекло со звоном разбилось, и Миезитиса обдало холодным потоком воды. В ту же секунду снаружи донесся громкий крик. Миезитис узнал голос капитана. Он рванул дверь — капитана на палубе не было. Его смыло волной.

Миезитис скомандовал «стоп» и нажал сигнал тревоги. Распахнув дверь в радиорубку, он крикнул Виртманису: «Капитан за бортом!» Схватив спасательный круг, он вглядывался в поверхность моря. Так и есть: метрах в двадцати от кормы на гребне большой волны что-то чернело. Это был капитан Заринь. Сильно размахнувшись, Миезитис бросил спасательный круг, но он упал далеко в стороне. Не раздумывая, Миезитис скинул сапоги, сбросил короткую морскую куртку и кинулся за борт.

А Виртманис что-то замешкался в своей рубке. Неторопливо снимая сапоги, он успокаивал себя: «Пусть поборется капитанский любимчик. Ничего не случится». И вышел из рубки только тогда, когда команда уже вытащила на палубу еще не пришедшего в себя капитана. Миезитис все еще находился в море. Новая волна схватила его в железные объятия и с силой ударила о борт. Когда матросы выбросили спасательный пояс, Миезитиса уже не было на поверхности...

До рассвета крейсировал корабль на месте катастрофы, но Миезитис исчез.

Виртманис весь день просидел в рубке, не показываясь на глаза людям. «Чего ты стесняешься, кого боишься? — спрашивал он себя. — Ведь никто не знает, что он предупредил тебя первого и что ты медлил броситься за борт. Никто не знает, никто...» Но тут же пробуждался голос совести — резкий, осуждающий: «Какой ты все же негодяй! Из-за тебя погиб такой человек, такой человек...»

Этого обвинения Виртманис не мог перенести. Он встал, чувствуя себя совершенно разбитым, и шатающейся, неуверенной походкой спустился вниз. Постучав в дверь капитанской каюты, он нерешительно приоткрыл ее. Капитан лежал с закрытыми глазами, и Виртманис некоторое время стоял молча. Наконец капитан открыл глаза и, увидев радиста, спросил:

— Прогноз?

— Нет, товарищ капитан, — каким-то чужим голосом проговорил радист. — Товарищ капитан... Миезитис погиб... Миезитис...

У него перехватило горло.

— Товарищ капитан!..

— Не скули! — прикрикнул на него капитан, не понимая, что хочет сказать Виртманис. — Моряки не плачут... Моряки... стискивают зубы...

Проведя ладонью по мокрым щекам, Виртманис замолчал. Снаружи за бортом шумели воды Бискайского залива, те самые воды, которые поглотили штурмана Миезитиса. Виртманис тихо вышел.

Шторм прекратился, но в душе радиста он только начинался. Стиснув зубы, он старался успокоиться, но где-то в глубине души вновь и вновь поднимался голос совести. Она говорила, как следователь с обвиняемым, — ясным, суровым языком, обнажая каждую мелочь, каждую самую сокровенную мысль. «Кто ты? — так спрашивала она десятки раз. — Кто ты? Человек или тряпка? Отвечай! Отвечай!»