Ноктюрн душе

Рожденному в добре и зле
Земной тяжел, не сладок жребий:
Забота о вине и хлебе,
И мысль, блеснувшая во тьме,
И трепетное аллилуя,
Соревнованье и борьба,
И жар пустого поцелуя,
И кладбищ пыльные гроба.
Мы по степям, сердцам, горам,
Родным и чужеземным водам,
Чужим и ближним городам,
Назло лучам и непогодам.
Томимы счастьем и печалью,
Хромая, продолжаем путь.
Так двустороннею медалью
Героя украшают грудь.
Держите ж непреклонный шаг
Навстречу вечеру и ночи,
Пока в душе хватает мочи
И шелестит безвестный стяг.

31-Х-26

REQUIEM

— Ну, что ж? Стало меньше одним,
В мир явятся новые вновь,
Прекраснее, выше, сильней.
Твердил за другими иерей:
«У нас стало больше одним,
К мучениям тело готовь».

«С святыми его упокой»,

Молилися о мертвеце,
— Меня же оставь для живых!
Взывал я на каждый их стих.
Но видел я отблеск иной
На бледном и страстном лице.

— Иерей! Не влеки, не зови:

Я в ямы твои не сойду.
Под стон панихиды глухой
Внимая надежде земной,
Я прежней молился любви,
И в новую верил звезду.

1924

ТИРАДА

Увенчанный при жизни темным лавром,
И вскормленный на медленном огне,
Внимая восклицаньям и литаврам,
Как детской неглубокой болтовне,

Не слышны мне завистливые речи,

Не нужно удивление рабов,
Мне в сердце ныне вечность громы мечет,
И только ей я отвечать готов.

Я, тайную в себе свободу холя,

Раскован, возвеличен, утвержден.
Себе — неисчерпаемая воля,
Другим — предначертанье и закон.

Но мысли, что таится в складках тоги,

Не смогут взять мещане и рабы.
Так, мимо них, ведет меня в чертоги,
Где Вечность спит, рука моей судьбы.

Я возношусь, где в славе блещет Вега,

Пока не минет отдаленный срок,
И, в завершенье Богочеловека,
Населит землю Человекобог.

Днесь, черными огням пламенея

Над Гения возвышенным челом,
Созвездия Весов и Кассиопеи,
Сжигая лавр, свиваются Венцом.

23-III—27 г.

ПРОФЕССОРСКИЙ ГОРОДОК