Ноктюрны (сборник)

– Да, совершенный молодец… Что же, будет, пожил – пора и честь знать. Нехорошо, когда в чужой век люди живут… Братец ты мой, Анна Федоровна, мы теперь весьма думаем о нашей многогрешной душе. Есть о чем подумать…

Старик как-то особенно был вежлив с Анной Федоровной и говорил ей «вы». Полюбовался он маленькой Сусанной, подкинул ее на руках, поцеловал и, возвращая матери, проговорил:

– Бедная девочка…

– Почему, дядя, бедная? – обиделась Анна Федоровна.

– Разве я сказал? Вам это послышалось, Анна Федоровна. Впрочем, если хотите, все люди бедные…

Старик любил иногда говорить загадками, и Анна Федоровна не могла понять, что он хотел сказать. Она была рада, что он ничего не пьет, следовательно, не будет скандалить, а это уже одно стоило много. Семен Васильевич тоже ежился, предчувствуя, что Захар Парначев недаром приехал. Человек он, положим, взбалмошный, но что заберет себе в голову – топором не вырубишь.

Вечером Семен Васильевич сказал жене:

– Аня, необходимо приготовиться ко всему… Я убежден, что дядю подослала милая сестрица Варвара Васильевна. Вот увидишь…

– Что же он может сделать?

– Пока трудно сказать, но он способен на все.

– Я его начинаю бояться, Сеня.

– А я нисколько…

О главной причине приезда дяди между супругами не было сказано ни слова.

Дядя приехал на своих лошадях, как ездил в старину, и делал такой вид, что желает погостить. Он внимательно осмотрел все хозяйство, сделал несколько замечаний и, по-видимому, остался доволен. На Настеньку он мало обращал внимания и только заметил при встрече:

– Да уж ты совсем большая девица…

Настенька посмотрела на него испуганными глазами и ничего не ответила. Девочке казалось, что дядя и весь свет знают о ее позорном наказании.

– Да, да, большая… – бормотал Захар Парначев. – Еще годков пять-шесть, и невеста. Ах, как время летит!

Старик жил день за днем и не желал обнаруживать своих намерений. Это было такое мучительное положение, что Семен Васильевич решился покончить его разом. Он сам пошел навстречу неловкому объяснению и раз вечером, когда дядя курил у него в кабинете трубку, проговорил:

– Дядя, у тебя была сестра Варвара?

– Да, была… И кстати приехала. Я лежал совсем больной, а она ухаживала за мной целые две недели.

– Она, конечно, жаловалась тебе на меня?

– Да, да, было что-то такое… А ты знаешь, что я вообще не охотник до бабьих пересудов. Не люблю…

Старик, видимо, отвиливал от откровенного объяснения и притворялся. Селен Васильевич заговорил с ним о Настеньке напрямик и подробно изложил всю историю, не без ловкости выгораживая жену. Голова Захара Парначева покачивалась в критические моменты, а из трубки сердито вылетали клубы дыма.

– Я ничего не скрываю, – объяснял Семен Васильевич уже с уверенностью. – Мало ли что бывает в семье, и не всякое лыко в строку. Только я своей дочери желаю не зла, а добра… И Анна Федоровна тоже.

– Что ты, точно оправдываешься, Сенька? Ведь я ничего не говорю… Мало ли что болтают бабы. Что касается Анны Федоровны, то она мне положительно нравится… Серьезно говорю. Я-то ведь не судить вас приехал, а отдохнуть по-родственному.

Ободренный этим ответом, Семен Васильевич рассказал о вмешательстве сестры Варвары, грозившей прокурором, и о политичном разговоре о. Петра. Дядя даже расхохотался.

– А их-то кто спрашивал? Вот еще придумали от большого ума… А ты никого не слушай, Сенька. Я всегда так делал: возьму и сделаю по-своему. Все равно, всех не переслушаешь.

– Говоря откровенно, дядя, я совершенно измучился с девочкой и просто не знаю, что с ней делать.

– Вырастет большая – умнее будет. А в сущности, все это, братику, пустяки… Не стоит говорить. Будь мужчиной и не слушай баб. Я даже в газетах где-то читал… Точно такой же случай вышел. Вот только одного, извини, не могу одобрить: зачем ты высек родную дочь? Я старый человек и помню хорошо, что «наказание да не коснется благородного», а всякий человек благороден.

– Я и не оправдываю себя, дядя… Действительно, погорячился, вышел из себя. Кстати, я читал у Джона Стюарта Милля, – известный английский философ, – что и он допускает телесное наказание для детей, как меру исправления.

Захар Парначев совершенно неожиданно вспылил.

– Что-о? Стуарт Миль, английский философ? Дурак он аглицкий и больше ничего. В Заозерске и то понимают отлично, что матушка Екатерина сказала великое слово про всех… Нет, уж это, брат, шалишь! Врет твой Стуарт Миль, как зеленая лошадь. Впрочем, я это так, к слову, – уставшим голосом прибавил старик. – Слаб я нынче стал. Сердце так задребезжит, как худой горшок. Да, пожалуй, и домой пора… Загостился я у вас… А там меня ждут. Помнишь Шевякина? Это, брат, такая голова, что всякому аглицкому философу двадцать очков вперед даст. Потом у нас новый земский начальник назначен… Вот режется в карты – отдай все. А коньяк пьет – фю-фю! Точно вместо желудка у него какое-то подполье. Может весь Атлантический океан выпить, то есть если бы он состоял не из морской воды, а из коньяку. Да, ждут они меня, потому что куда же им без Захара Парначева…