Ноктуарий. Театр гротеска

И слова эти внезапно превратили весь этот зимний сценарий во что-то такое, что оказалось слишком даже для самопровозглашенного «висцерального художника». В кармане пальто художник носил нож, которым вскрывал заклеенные ящики в магазине, и когда растущие из черного меха бледные отростки уже почти коснулись его лица, он вскрикнул, выхватил нож и принялся бить по ним наугад. Белый снег мигом заалел. В тех обстоятельствах поступок показался художнику совершенно оправданным – даже актом милосердия, ведь человечек стал уже таким маленьким.

После этого художник побежал по аллее, не останавливаясь, пока не добрался до арендованного дома, где жил со своей соседкой по комнате. Именно она позвонила в полицию, сказала, что в таком-то месте лежит на снегу чье-то тело, а затем повесила трубку, не называя своего имени. В течение нескольких последующих дней, а затем и недель и она, и художник просматривали местные газеты, ища упоминания о какой-нибудь необычной полицейской находке в той аллее. Но не нашли ни слова.

– Все такие случаи не предают огласке, – прошептала выразительно женщина-в-фиолетовом. – Полиция знает обо всем, что происходит. Есть даже специальная служба для решения таких вопросов. Но все это скрывают от людей, никого никогда не опрашивают. После того случая и моя сестра, и ее сосед по комнате были взяты под наблюдение, за ними всюду шныряли какие-то подозрительные машины. Эти специальные полицейские знают, что Teatro приближается только к художникам или очень творческим людям. И они знают, за кем следить, когда что-то подобное происходит. Говорят, что этот самый отдел в полиции на самом деле связан с этой «труппой кошмаров».

Никто из слышавших эту историю, конечно же, не поверил ни единому ее слову. Никто не верил и ее другу-режиссеру, когда он стал отрицать всяческую связь с Teatro. С одной стороны, наше воображение вставало на сторону этой женщины, когда она твердила, что создатель «Личного Ада» каким-то образом связан с Teatro; с другой – мы сомневались в рассказе о соседе ее двоюродной сестры, самозваном висцеральном художнике, и о странной встрече в заснеженной аллее и даже порой шутили по этому поводу. Реакция была противоречивой и не такой уж естественной.

Конечно же, в случае с режиссером все звучало куда как правдоподобнее, чем с «висцеральным художником», хотя бы по той причине, что в первой истории не было таких экстравагантных деталей, которыми изобиловала вторая. До тех пор мы без всяких сомнений радовались всему, что слышали о Teatro, неважно, сколь странными были эти рассказы или насколько они противоречили реальности или даже последовательной картине этого явления. Как художники, мы подозревали, что любое безумие, связанное со слухами о Teatro, пойдет нам только на пользу. Даже меня, автора нигилистической прозы, восхищал сюрреализм историй о том, что есть Teatro Grottesco. Я искренне наслаждался непоследовательностью и яркой абсурдностью того, что мне рассказывали на встречах в тихих библиотечных залах и шумных клубах. Сколько в них было правды, не имело никакого значения. Да и потом, женщина-в-фиолетовом сама поведала нам о том случае – никто ее за язык не тянул.

Но теперь я понимаю – как никогда остро, – что наше недоверие к ней не зиждилось ни на нашем благоразумии, ни на прагматизме, ни на здравомыслии. На самом деле оно было основано исключительно на страхе – мы боялись, что сказанное ею может оказаться правдой, и потому все отрицали. Пока на своей шкуре не испытаешь, ничего не поймешь, и не важно, реальность это или фантазия. Образ Teatro Grottesco стал традиционной клубной страшилкой, способом быстро и без причины накрутить мотки наших жалких расшатанных нервов. Что же до женщины-в-фиолетовом… ну, мы стали избегать ее. Это было бы вполне в духе Teatro – использовать кого-то вроде нее в своих целях, заметил однажды кто-то из наших.

Не исключено, что мы были к ней несправедливы. Но факт оставался фактом: ее домыслы касательно Teatro заставляли нас волноваться все больше и больше. Но была ли эта причина достаточной, чтобы изгнать ее из нашей художественной преисподней, которая оставалась единственным обществом, куда она была вхожа? Наше общество, как и многие ему подобные, было сплочено нашей излишней суеверностью, и этим объяснялись почти все наши поступки. Она слишком плотно была связана с чем-то явно нечистым, за что и попала в опалу. Поэтому даже после того как теории женщины-в-фиолетовом были дискредитированы свежим слухом о Teatro, проползшим по нашим рядам, отношение к ней не улучшилось.

Речь идет о том случае, когда человек искусства был не сам застигнут функционерами Teatro, а, скорее, сделал первый шаг к ним, словно поддавшись волевому импульсу.